Воспоминания агента британской секретной службы. Большая игра в революционной России

Я продиктовал максимально полный перечень полномочий для Бойля и себя, который Иоффе неразборчиво записал на бумаге, согласился с ним, не внося изменений, и передал женщине, которая вызвалась отпечатать его на машинке. Это была долгая процедура, так как она печатала только одним пальцем и не очень умело управлялась с машинкой. Наконец документ был готов. Прочитав его, я заметил, что машинистка по своей инициативе изменила «полковник Бойль и капитан Хилл» на «товарищи Бойль и Хилл». Я был склонен оставить все это, как есть, но Бойль держался с достоинством и настоял на том, чтобы были внесены наши настоящие звания, и по указанию Иоффе документ был перепечатан. И снова мы с муками наблюдали, как один палец бродил по тридцати шести буквам русского алфавита (фактически в 1917 г. их было 35, так как «ё» и «й» отдельными буквами не считались. – Пер.).

Наконец на документ была поставлена подпись Иоффе, приложены необходимые печати, секретарь скрепил его своей подписью, и мы ушли.

Я всегда дружески относился к Иоффе и позже с сожалением узнал, что он покончил жизнь самоубийством. Странная судьба постигла многих из тех большевиков, с которыми я встречался в то время, когда они были у власти в 1917–1918 гг. Володарский, Воровский, Урицкий погибли в результате покушения. Дзержинский и Свердлов умерли внезапно и при подозрительных обстоятельствах. Ленин пережил два покушения и умер вследствие тяжелой болезни. Троцкий находится в изгнании в Турции. Раковский и Каменев тоже в ссылке. Только Сталин остался на гребне волны. Воистину, те, кто живет мечом…

Глава 14

Не было никаких сомнений в том, что население Петрограда находилось на грани голода. Мы обязались помочь доставить продовольствие в город, и поэтому распорядились прицепить наш вагон к полночному московскому экспрессу, чтобы в Москве разрешить сложную ситуацию. Поезда по-прежнему подразделялись на экспрессы, скорые и пассажирские, но разница была чисто формальной. Все они ехали с одной и той же скоростью. На железных дорогах царил хаос, и обычная 12-часовая поездка могла продлиться от восемнадцати до сорока восьми часов.

Мы прибыли в Москву на следующий день после полудня. Это был хмурый зимний день. Вокзал и площадь перед ним были пустынны, если не считать вооруженные караулы. Там и сям по всей покрытой снегом площади лежали мертвые лошади; их животы настолько распухли, что лошади выглядели как надутые шары. Это были внешние признаки уличных боев, происходивших, когда Москва перешла от белых к красным на прошлой неделе.

С небольшой задержкой мы раздобыли сани, которые тянула несчастная полуживая кляча, ребра которой, того и гляди, могли прорвать ее шкуру, и отправились в Центральный железнодорожный комитет, размещавшийся в огромном здании в центре Москвы. Какое-то время мы ехали трусцой; Бойль выражал сомнения в том, что бедное животное доставит нас к месту назначения. И лошадь не довезла нас, но это была не ее вина. В одной из боковых улиц начался ожесточенный бой. Первым предупреждением о нем стал треск винтовочных и револьверных выстрелов, затем послышалось пулеметное тра-та-та-та, и наша лошадь упала с пробитой головой. Мы заплатили извозчику полностью всю сумму, о которой договорились на вокзале, и, оставив его плакать над своей лошадью, отправились к месту назначения пешком.

До большевистской революции Бойль неофициально контролировал юго-западные железные дороги и был хорошо известен исполнительным органам Российских государственных железных дорог, которые его любили и доверяли ему. В техническом руководстве были в основном антибольшевистски настроенные люди, которые в ответ на большевистские национализацию, конфискацию и жесткое обращение с буржуазными классами начали саботаж на железных дорогах. Это, разумеется, было равносильно причинению вреда себе из желания навредить другому («назло бабушке уши отморожу»), и наша цель состояла в том, чтобы убедить правление железных дорог на нашем направлении положить конец саботажу и помочь нам «развязать» Московский железнодорожный узел. Нам не потребовалось долго убеждать их использовать свою власть в тех рамках, в которых она была возможна, но нам было сказано, что они ничего не могут поделать с персоналом или рабочими на сортировочных станциях, так как они находятся под контролем своих профсоюзов, которыми, в свою очередь, руководят Советы и большевики. Мы пообещали договориться с большевиками и немедленно пошли в их штаб.