Воспоминания баронессы Марии Федоровны Мейендорф. Странники поневоле

Я оставила ее у себя. Она не умерла, а поправилась. Оставалось позаботиться об ее будущем. Поручив ее временно матушке, я пошла бродить по уезду, всюду посещая священников, в надежде, что найду кого-нибудь, кто бы взял ее в прислуги.

В одном селе я попала в церковь. Там служили панихиду по неизвестной никому жительнице прибрежной полосы Черного моря. Мне рассказали, что ее уже несли хоронить, когда она очнулась от своего летаргического сна. Она прожила еще несколько дней и высказала перед смертью такое пожелание: пусть после панихиды в одном селе две женщины отправляются в два соседних села и там заказывают панихиды, с тем чтобы и из тех сел шли по две женщины и налаживали дальнейшее исполнение ее просьбы. Перешла ли эта панихида через границу Украины на север и на восток, у меня сведений нет, но что она перекатилась на запад, перейдя большевистскую государственную границу, – это мне определенно сказали.

Вернулась я домой ни с чем: Женю устроить мне не удалось. Но нашла я ее уже служащей у той самой семаковской матушки, которая к тому же была очень ею довольна.

В столе у меня лежал официальный отказ Никиты от своей должности сельского учителя села Семаков. Он был им заблаговременно написан перед их уходом. Я предъявила его и затем, распростившись с Семаками и с Женей, вернулась в Жуково к моим ученицам. Всю зиму я усердно готовила их к предстоящему им экзамену в словутской школе. Словута была по эту сторону границы и находилась в двенадцати верстах от Жукова. Чтобы быть уверенной в программе, которую надо было сдавать, я пошла в Словуту пешком и пешком же возвратилась в тот же день. Другое длинное путешествие я проделала на пограничную станцию Шепетовку, чтобы возобновить мой постоянный паспорт, с которым я выехала из Умани. Мне говорили, что без крупной взятки мне это сделать не удастся. Он нужен был мне для возвращения в Одессу, куда я собиралась вернуться после окончания моей службы в Жукове, и я рискнула.

Пришла я туда под проливным дождем. Мое летнее платье висело на мне, как старая тряпка. С седыми вьющимися или, вернее, сказать, растрепанными волосами я была похожа на старую еврейку.

В приемной народа было много. Я подошла к стойке. Мне сейчас же чиновник заявил, что это дело длительное, и предложил мне прийти в другой раз. Я сделала вид, что не так поняла его, отошла в сторону к окну и, сев на подоконник, стала спокойно читать взятую с собой книгу. Приблизительно через час я снова подошла к нему. «Ведь я вам сказал, что сего дня я сделать этого не могу». – «Но я пришла издалека, и остановиться мне негде: мне придется переночевать тут у вас, в канцелярии. Очень прошу вас исполнить мою просьбу. Я могу рассчитывать только на вашу доброту, поблагодарить вас за эту услугу я не могу ничем: я – неимущая в полном смысле этого слова». – «Но не могу же я вам это сделать вне очереди?»

Тогда я обратилась к публике, и публика без протестов уступила мне. Вероятно, вид у меня был очень жалкий. Чиновник сдался, принял от меня мой паспорт и вскоре вернул мне новый. В нем были три ошибки: я была записана вдовой вместо незамужней, еврейкой вместо православной и год моего рождения, 1869, был указан как 1864. Они меня состарили на пять лет; но я на это не обратила внимания и только попросила исправить две первые неточности.

Революция отняла у меня все имущество. Благодаря той же революции, я познакомилась с отцом Николаем Львовичем и его семьей. Я выиграла больше, чем потеряла. Яркий след чего-то доброго, хорошего, достойного оставило в моей душе это знакомство. Я прожила с Львовичами почти три года.

38. Отъезд из России Сони Мейендорф

Когда мои ученицы благополучно сдали экзамены, я распростилась с милыми Львовичами и вернулась в Одессу. К этому времени в СССР уже были налажены и почтовые и железнодорожные сообщения, и путешествие из Волыни в Одессу не представило для меня особых затруднений. Моя Еленочка во время моего отсутствия перевезла из Поселка всех мною там оставленных и поместила их в доме на Пироговской улице, где жила и сама, и старая Сомовская немка, и оттуда в начале 1920 года выехала за границу Надежда Сергеевна Сомова со своей племянницей Мусей.