Воспоминания генерала Российской армии, 1861–1919

Город Фын-хуан-чен — небольшой, при высокой острой и голой горе того же названия. Наш батальон занял в городе монастырь-училище, очень чистенькие помещения с двориками, садиками и красивой башней на внешнем углу. Каждый офицер занял отдельную келью, в которых поставили небольшие печи. Устроили батальонное собрание. Приходилось быть настороже, так как кругом были хунхузы[87] — днем и ночью ходили дозоры. В городе стоял батальон китайской пехоты, и командир его и фудутун (уездный начальник) часто бывали у нас.

Скучновато было сидеть на краю света среди гор и хунхузов; одно было развлечение — это газеты и книги периодических изданий. Китайская почта настолько была исправна, что когда мы покидали Фын-хуан-чен, то собрали около 150 руб. и раздали по постам этой летучей почты. В Ляояне всю нашу корреспонденцию полковая канцелярия запаковывала в один тючок и сдавала на китайскую почту, где припечатывали на тючок три куриных пера и пускали по летучей своей почте, и мы через двое суток получали почту, а ведь 160 верст. Рядом со мной жил врач Крылов, у него был большой аристон[88], который и услаждал наш слух; бывало, ложишься спать и кричишь: «Доктор, поставьте монастырские колокола», — тот заводит, накладывает стальной круг этой пьесы и пускает, раздается мелодичный перезвон, а снежная метель шуршит по бумажным окнам, и засыпаешь с мечтами о далекой России. Надо сказать, что здесь у нас не было пьянства и не было историй, я объясняю отсутствие последних отсутствием «этих» дам. Жили мы по-братски. К Рождеству в одной огромной фанзе я устроил сцену и поставил три спектакля из сборника издания Березовского. В раннее утро Рождества солдаты моей роты ходили славить по офицерам с большой звездой и собрали что-то около 30 руб., пели очень хорошо.

Брат Александр умер. Брат Николай женился на Екатерине Александровне Буш (Рязань) и поступил в полицию, сперва в г. Зарайск, а потом удалось поступить в Московскую полицию, и зажил припеваючи.

Занятия в Фын-хуан-чене у нас велись на воздухе, и только вьюга заставляла прятаться по фанзам. Китайцы относились к нам очень хорошо, т. е. они заработали так, как никогда, городок обогатился: ежемесячно отпу скалось авансом на расходы 10–15 тыс. За нашу 100-рублевую бумажку китайцы с радостью давали 130 серебряных долларов… Вот это был курс, а теперь (1921) за один доллар в Харбине продают 1000 романовских, 250 руб., вот где голая правда оценки государства. О, голотяпия, и хамократия, и плутократия… погубили матушку Россию.

1902

В феврале я получил известие, что Феня Макарова вышла замуж…

На Масленице я устроил опять два солдатских спектакля и один «маскарад», надо было удивляться изобретательности солдат: тут были и генерал, и дамы, и адъютанты, и кавалеры-штатские… Мы хохотали до упаду, да и солдатня потешалась вовсю. Так мы скрашивали свою жизнь в далеком Фын-хуан-чене.

В Прощеное воскресенье к нам приехал полковой священник — отец Виктор Тимошенко, благообразный старец, сделавший к нам 160 верст верхом. Под моим руководством и указаниями из сцены к вечерне в понедельник был устроен алтарь, и началось говенье. Был составлен порядочный хор, и богослужения шли в полном порядке и чинно. На первой неделе все отговели, и отец Виктор опять верхом же отправился в Ляоян.

Быстро пролетел Великий пост. Началась весна, зацвели на горах азалии. Светлую заутреню отслужили без священника: части построили в каре, вынесли стол, накрыли чистой скатертью, поставили икону, зажгли восковые свечи перед ней, и хор пропел весь Пасхальный канон. Тихо теплились свечи, озаряя Святую икону, торжественно звучал канон Святой Пасхи и после слов «друг друга обымем» стали христосоваться и офицеры, и солдаты вкупе… Пасхальный стол и у нас, офицеров, и у солдат был роскошный. Было радостно и душевно общее единение… За разговеньем, в собрании, вспомнили и далекую Родину, и близких сердцу.

Весна здесь, в горах, была чудная, и мы часто делали прогулки на гору, но всегда при оружии. Выбрали стрельбище и начали прохождение курса стрельбы. Случилось несчастье: два стрелка поехали за глиной и были завалены глыбой земли. В лагерь не выходили, т. е. в походные палатки, так как и было в них жарко и сыро. Как-то мы, несколько офицеров, пошли купаться в речку и наловили кальсонами два солдатских котелка мелкой форели, и, придя домой, я на курином бульоне сварил к ужину уху — все с восторгом ели.

В середине июля было получено приказание отряду возвратиться в Ляоян. Начались сборы и, надо сказать, очень неохотно — все-таки мы жили на приволье.

Особенностью в нашей одежде была соломенная шляпа, так как наши матерчатые фуражки от дождей обращались в согревающий компресс, а шляпа соломенная стоила всего 3 копейки штука и была удобна и практична. При таком жарко-сыром климате не были удобны и наши высокие сапоги, солдаты предпочитали летом китайские улы[89]: и легко, и не так жарко.