Воспоминания Горация

Воспоминания Горация

I

Мое рождение. — Мой отец. — Три моих имени, их происхождение. — Венузия и ее окрестности. — Первые годы моей юности. — Отъезд в Рим. — В дороге. — Виа Аппиа. — Въезд в Рим.

Я родился в Венузии,[1] старинном городе на границе Апулии и Лукании, на западном склоне тенистого холма, у подножия которого берет начало прелестный ручей, чуть поодаль, милях в пяти или шести, впадающий в Ауфид[2]и, по моему разумению, являющийся его главным истоком.

Расположенная у подошвы Вультура, среди гор, перевалы в которых она держит под надзором, Венузия не могла не привлечь внимания сынов Ромула, и потому, примерно в 460 году от основания Рима отняв ее у самнитов, победители вывели туда колонию и проложили к ней ответвление Аппиевой дороги.

Я родился 8 декабря 689 года от основания Рима, при консулате Аврелия Котты и Манлия Торквата, которые в том же году едва не были убиты Катилиной, Автронием и Гнеем Пизоном. Заговор, напомню, провалился лишь потому, что Катилина чересчур поторопился подать сигнал и его сообщники большей частью еще не успели собраться.

В тот же самый год, став эдилом, Юлий Цезарь устроил грандиозные игры, на которых сражались триста двадцать пар гладиаторов, и, воспользовавшись этими играми, снискавшими ему расположение народа, восстановил в Капитолии статуи Мария и вновь водрузил трофеи его побед.

Отца моего звали Гораций Флакк. К этим двум именам мне добавили личное имя Квинт.

Первое из имен Гораций и Флакк досталось моему отцу не потому, что он был потомком кого-либо из членов прославленного рода Горациев, как ни старались уверить меня в этом, видя, что я оказался в милости при дворе Августа, а потому, что он был вольноотпущенником Горациевой трибы, имевшей власть над городом, которому он принадлежал в качестве servus рubliqus.[3]

Что же касается прозвища Флакк, то есть «вялый», «дряблый», «расслабленный», «лопоухий», «вислоухий», доставшееся нам невесть отчего, то я и сам, как мне это в достаточной степени присуще, посмеивался над ним, чтобы над ним не посмеивались другие, и говорил:

Nam si quid in Flacco viri est…[4]

Именно в этом уединенном уголке Апулии я провел первые годы моей юности, удаляясь от своего родного города лишь для того, чтобы совершить прогулку по тучным равнинам, окружающим город Ферент,[5] вдохнуть восхитительную свежесть лесов Банции[6], взобраться на стены Ахеронции,[7] расположенной, словно орлиное гнездо, на вершине скалы, или, проявляя еще большую отвагу, наклониться над потухшим кратером величественного Вультура.

Но самой излюбленной моей прогулкой была прогулка к дивному роднику Бандузии, которому я посвятил стихи, свидетельствующие о том, с какой радостью я вновь оказался на его берегу, после того как был вынужден столь долго находиться вдали от него.[8]

Но, возможно, столь дорогим для меня этот родник был потому, что на его берегах я впервые удостоился знака благосклонности, ставшего предвестием любви ко мне муз. Однажды — и это все, что я в состоянии припомнить, настолько еще мало было мне лет, — утомленный игрой, я уснул на склоне Вультура, обращенном в сторону Лукании. И пока я спал, прилетевшие голуби усыпали меня свежей листвой, так что поселяне, проходившие мимо, с изумлением увидели меня там, где постоянно бродили медведи и кишели черные змеи, спокойно дремлющим и не имеющим против свирепости одних и яда других никакой иной защиты, кроме миртовых и лавровых ветвей.

Среди таких ребяческих прогулок и детских забав я достиг восьмилетнего возраста. И тогда отец, хотя и был человеком небогатым, задумался о моем образовании. С тех пор, как у него родился сын, мой славный отец мечтал лишь об одном: сделать человека из этого сына. В итоге, путем строгой бережливости, ему удалось собрать некую сумму, весьма скромную, наверное, для всякого другого, но достаточно значительную для него.

Некто Флавий держал в Венузии школу. Тем не менее, хотя самые знатные жители города посылали в нее своих сыновей, чтобы они усвоили там чтение и счет, отец, невзирая на то, что даже такое образование превышало все, чего можно было ожидать от сына вольноотпущенника, без колебаний решил не только отправить меня в Рим, но и самолично сопроводить меня туда.

Было три способа добраться до Рима: либо верхом на лошади, либо на перевозном судне, либо в запряженной мулами телеге.

Я не был достаточно крепок для того, чтобы путешествовать верхом. Кроме того, стоял ноябрь, и море уже начало штормить. Так что отец остановил свой выбор на телеге.

Однако из соображений экономии он стал ждать, пока не наберутся еще четыре человека, желающих совершить ту же поездку, что и мы; благодаря этой задержке нам предстояло заплатить за весь путь всего лишь два золотых филиппуса.