Воспоминания Горация

Шум, донесшийся до Брута, имел причиной убийство этого несчастного.

Брут вывел свое войско на равнину и построил его в боевой порядок, напротив объединенных армий Антония и Октавиана, однако медлил с сигналом начать сражение. К нему приходили с довольно тревожными докладами в отношении некоторых его когорт. Кроме того, наша конница отнюдь не горела желанием начать атаку и выжидала, когда бой начнем мы, пехотинцы.

В этот момент два орла, один из которых прилетел с востока, а другой — с запада, сшиблись в воздухе ровно над обеими армиями и стали с остервенением драться.

На сей раз предзнаменование было непосредственным: разве в битве между Брутом и Октавианом не сражались друг против друга знаменные орлы?!

И потому в обеих армиях все затаили дыхание.

Наконец, тот орел, что прилетел с востока, то есть со стороны Брута, уступил противнику и улетел прочь.

В это мгновение один из лучших конников Брута, чрезвычайно ценимый за свою отвагу, выехал из рядов и поскакал в сторону неприятеля.

Невозможно было догадаться, что он намерен сделать, настолько все полагались на него.

Но вскоре стало понятно: он покинул стан Брута и переметнулся в стан Октавиана.

Это довершило разочарование Брута, и, хотя три четверти светлого времени уже были потеряны, шел девятый час дня и солнце склонялось к западу, он приказал своим войскам двинуться на врага.

По всему боевому строю прозвучал клич «Вперед!».

Брут находился на правом фланге и командовал им лично. Он пошел в атаку с такой яростью, что сметал все на своем пути. Мы, конники и пехотинцы, ринулись вслед за ним.

Все левое крыло Октавиана дрогнуло и отступило.

К несчастью, поскольку из-за опасения оказаться окруженным превосходящими силами противника левое крыло Брута чересчур растянулось, Антоний, который на сей раз взял на себя командование и которому необходимо было заставить всех забыть о своем отсутствии во время первого сражения при Филиппах, обрушил на это ослабленное крыло мощный ударный кулак, разорвавший его в середине и рассеявший его край, и, будучи уверен, что беглецы в бой уже не вернутся, полностью окружил центр и правое крыло республиканцев.

В этот момент панический ужас охватил бо́льшую часть наших солдат, и, хотя Брут делал все возможное и как полководец, и как воин; хотя Марк, сын Катона, совершая чудеса храбрости и не желая отступить ни на шаг, с криком «Я Катон!» разил врага до тех пор, пока не рухнул на груду вражеских трупов, многие, видя, как к ним подступает смерть, и не имея мужества дожидаться ее, обратились в бегство.

Со стыдом должен признаться, что я был одним из таких беглецов.

Правда, я полагал, что Брут схвачен.

Вот в чем причина этой ошибки.

В рядах республиканцев находился близкий друг Брута, некто Луцилий, который, видя, что сражение проиграно и отряд варварской конницы с яростью атакует нашего полководца, решил пожертвовать в случае нужды собственной жизнью ради его спасения.

С криком «Я Брут!» он бросился в гущу вражеских конников, ранил одного или двух и, по-прежнему крича: «Я Брут!», помчался в сторону, противоположную той, где на самом деле сражался Брут.

Варвары услышали эти крики и, поскольку они не знали Брута в лицо, бросились в погоню за Луцилием, крича: «Смерть Бруту!»

Те, кто услышал этот возглас, покинули схватку и присоединились к преследователям.

Затем, решив, что завел их достаточно далеко, Луцилий откинул свой меч и произнес:

— Я сдаюсь, но отведите меня к Антонию.

Было понятно, что убийца Цезаря страшится попасть в руки Октавиана.

Все набросились на лже-Брута, но, поскольку взять его живым было огромной заслугой, никто не причинил ему ни малейшего вреда.

Он же все время повторял:

— Отведите меня к Антонию, а не к Октавиану.

Я услышал крики «Брут схвачен!» и увидел возраставшую с каждой минутой толпу, посреди которой какой-то человек то и дело повторял: «Я Брут, я сдаюсь, отведите меня к Антонию!»

Решив, что все погибло, я обратился в бегство и даже бросил свой щит, чтобы бежать быстрее. Чуть поодаль, чувствуя, что ангустиклава стесняет мои движения, я скинул ее с себя и отбросил в сторону. Наконец, опасаясь, что меня может выдать кольцо, я швырнул его вслед за ангустиклавой и щитом.

Ну а теперь, поскольку мы были знакомы со Стратоном, который подружился с Брутом еще во времена совместных уроков красноречия и оказал ему последнюю услугу, удерживая меч, на который тот бросился, я могу рассказать во всех подробностях о смерти Брута, хотя и не был ее свидетелем.

Но перед этим еще пару слов о Луцилии, который считал, что спас ему жизнь, хотя на самом деле лишь отсрочил его смерть на несколько часов.

Весть о том, что Брута схватили, дошла до Антония и вызвала у него огромную радость. Он тотчас же бросился в направлении, которое ему указали, навстречу пленнику, хотя и не мог поверить, что Брута удалось взять живым. В нескольких шагах от конного отряда он остановился, тщетно пытаясь отыскать глазами того, о ком ему доложили; и тогда Луцилий, выйдя вперед, направился прямо к Антонию.