Воспоминания и мысли

Может быть, покажется парадоксом то, что я скажу, но я должна сказать моим друзьям правду. Аболиционистское движение начато по воле Божией. Оно подготовлялось несколько лет горячими молитвами, но никогда не покровительствовали ему христиане, принадлежащие к официальной церкви. Действительно, церкви только спустя некоторое время, мало-помалу, снизошли до того, чтобы исследовать вопрос. Епископы и священнослужители различных религий отнеслись к нам, маленькой группе инициаторов, с полным пренебрежением. Наше возмущение против несправедливости зажгло искру, разгоревшуюся в грандиозный пожар. Часть населения, именно средний и рабочий классы, особенно последний, поднялись против закона, который был создан только для одной части граждан. Сердце народа было затронуто тем, что привилегированные классы поколебали гарантии, находящиеся в нашей конституции со времени короля Иоанна; и всё это для того, чтобы сыновья их получили выгоду от гибели дочерей народа.

Гнев быстро охватил одну часть населения, он дошел до парламента и смутил наших законодателей. В конце концов церкви приняли участие. Страна превратилась в настоящее поле сражения, где шла борьба за справедливость. Надо признаться, что между нашими друзьями-рабочими было много набожных людей, они собирались группами и посылали сообща горячие молитвы Богу за успех нашего дела, но главным двигателем были вопросы справедливости и вопрос о сословном эгоизме.

Нужно по справедливости добавить, что несколько личностей из высших классов были за нас с самого начала движения. Это были избранные умы, чувство справедливости этих людей было оскорблено ужасным законом. Между ними было несколько членов парламента, и я благословляю их имена. Были также духовные лица, как, например, каноник Фоул, слушатели его были положительно скандализированы тем, что он несколько воскресений подряд произносил в соборе проповеди против узаконения разврата. Точно так же действовал мой муж, некоторые из его коллег и один-единственный епископ, широта взглядов которого объясняется, вероятно, тем, что он был долгое время в колониях, там он многому научился в сношениях с бедными туземцами своего прихода. Несколько из самых уважаемых наших сотрудников, включая также сэра Джемса Стансфельда, принадлежали к унитарам. Я думаю, что христиане-евангелисты нашего времени не желали бы иметь их в своей среде. Мы никогда не спрашивали присоединившихся к нам, каковы их религиозные убеждения, и не интересовались даже тем, есть ли вообще у них какие-нибудь религиозные убеждения. Мы протягивали руку всем, кто к нам обращался. Присоединялось к нам много несчастных, к которым общество отнеслось слишком сурово, много таких, которые терпели от несправедливости, у которых неудачно сложилась жизнь, и они хотели как-нибудь изменить ее течение. С радостью принимали мы всех, несчастье и страдания которых вопиют к Небу, хотя сами они, быть может, никогда не обращались к Тому, Кто понес все наши немощи.

Возвращаюсь к вопросу о том, действительно ли мы отвергаем чисто христианское происхождение нашего движения? Не приняли ли мы с самого начала всех тех, кто искал справедливости, независимо от их религиозных или политических убеждений?

Необходимо вспомнить, что Англия тогда, как и теперь, имела владения в отдаленных странах, население которых исповедует различные религии. Надо было всегда считаться с этим фактом. Мы поняли, что наши принципы должны быть применимы ко всем, находящимся под гнетом тирании, независимо от того, в какой стране он живет и к какой расе принадлежит. Принципы, за которые мы считали себя призванными бороться с этой тиранией, должны быть годны для всех угнетенных и для тех, кто во имя справедливости и человечности восстает против возмутительного насилия.

Привожу письмо, полученное мной из Индии 28 июня 1870 года. Наша борьба началась в Англии в конце 1869 года, так что послание это дошло до нас только спустя шесть месяцев после наших первых шагов. Оно служит свидетельством тому, что дело наше достигло далеких пределов Британских владений.

Автор письма, индус Дадоба Пандурунг, успешно окончил университет в Бомбее и был в то время мировым судьей в этом городе. Письмо его слишком длинно для того, чтобы привести его целиком, а потому приведу только то, что имеет существенное значение: