Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Заседание проходило за заседанием без результатов. Каждый день назначалось заседание пленума Совета для того, чтобы, как только будет достигнут результат, сообщить ему. Но каждый день приходилось заседание отменять. Наконец, 5 мая к ночи положение настолько запуталось, что была потеряна надежда достигнуть соглашения. В кабинете князя Львова заседала делегация комитета и крестьянского съезда. В глубине квартиры заседало правительство, Керенский и Некрасов бегали из одной комнаты в другую в качестве посредников. Но с каждой минутой дело запутывалось и становилось безнадежнее. Все мыслимые комбинации были разобраны. Каждое предложение имело уже известный цикл затруднений и возражений. Происходило явное топтание на месте. Нервное напряжение достигло высшего предела и выражалось в чрезвычайном возбуждении и раздражении друг против друга. Уже давно не происходило обсуждения вопроса, просто все говорили в своих углах или, точнее, кричали. Чернов, взъерошенный и разъяренный, набрасывался на прижатого в углу маленького Пешехонова, Гвоздев произносил какие-то последние слова в негодовании на бестолочь всего происходящего… Даже Церетели потерял равновесие и, несмотря на мои пламенные призывы к спокойствию, кричал, кажется, на Чхеидзе… Как вдруг вбежал Керенский и заявил, что решение найдено. В сущности, та комбинация, которую сообщил Керенский, была далеко не новой и имела много возражений против себя[51]. Но все рады были поддаться его настроению. Попыток возражений уже не слушали, недовольных заставили замолкнуть.

Коалиционное правительство было образовано. Война и власть были приняты комитетом одновременно.

Глава 3 Наступление 18 июня

1. Подготовка наступления

Через несколько дней после образования коалиционного Временного правительства Исполнительный комитет предложил мне отправиться на съезды Юго-Западного и Румынского фронтов. Этим съездам придавалось очень большое значение, и были даны директивы настаивать на том, чтобы съезды выразили готовность поддерживать правительство и чтобы была признана необходимость активных действий на фронте. Задачи были очень важные, так как агитация большевиков все усиливалась и, как нам казалось в Петрограде, грозила захватить армию всецело.

В неимоверно переполненном поезде отправились мы с Шапиро в Каменец-Подольск. Мы несколько опоздали – съезд уже заседал до нашего приезда. Брусилов уже произнес речь и был встречен чрезвычайно тепло. Но в дальнейшем начались доклады с мест, рисующие очень мрачную картину на фронте, и настроение, к тревоге президиума, стало быстро понижаться. Мрачные доклады с мест, где каждое слово дышало величайшей неохотой продолжать войну, удерживало руководителей съезда от того, чтобы сразу встать в фарватер наших «государственных» и «воинственных» тенденций.

Спор начался из-за того, в каком порядке поставить вопросы на обсуждение. Президиум предполагал сперва обсудить вопрос о войне, а потом о правительстве. Мы настаивали на обратной постановке, предпочитая встретиться по более академическому и бесспорному вопросу, а потом уже дать бой по кардинальному пункту. Президиум стал склоняться на нашу сторону, но тем большую оппозицию пришлось встретить со стороны представителя большевиков – пожилого, седеющего прапорщика, по виду – «окопного», с какой-то непомерно длинной шашкой, болтающейся на обтрепанных ремешках, чуть ли не на веревочках. Но в конце концов мы добились своего.

После заседания мне сказали, что большевик-прапорщик был знаменитый на Юго-Западном фронте Крыленко, в котором я с удивлением узнал знакомого мне по университетской скамье «товарища Абрама» – я прекрасно помнил его выступления в 1906 году на избирательных собраниях, где он произносил горячие и красивые речи против кадетов. По утверждению всех, он представлял собой весьма сильную и опасную на съезде фигуру и приводил в трепетное состояние весь благомыслящий президиум. Единственная надежда возлагалась на Керенского, который обещал приехать и уже незримо присутствовал на нем, воплощая своим именем новый поворот революции: само упоминание о том, что Керенский обещал приехать, вызвало такой взрыв восторга, который не уступал восторгу перед речью Брусилова.

На следующий день были закончены, а точнее, прерваны доклады с мест. Хотя уже второй день выступали ораторы, не внося ничего нового, и все время повторяли одно, что на фронте очень плохо и тяжело, но каждый хотел сам, своими словами, от имени собственных избирателей сказать то же самое, считая это своим долгом и своим неотъемлемым правом. И с трудом удалось убедить делегатов перейти к другим вопросам.