Воспоминания комиссара Временного правительства. 1914—1919

Я первый раз работал в таком заговорщицком гнезде, и мне все там не нравилось. Сведения и материалы, которыми приходилось орудовать, были крайне неопределенны. Во мраке подполья и заговора политические контуры настолько терялись, что иногда, после долгого разговора с каким-нибудь делегатом с места, я вдруг убеждался, что передо мной стоит не мой единомышленник, а политический противник, левый эсер или даже большевик, с которым меня лишь случайно соединила вражда к существующей власти. Смущала и денежная сторона дела, так как значительные суммы таяли вне каких-либо условий контроля. Смущали методы работы – у нас была организация саботажников, которые ставили своей целью всеми способами затруднять железнодорожное движение, внося в него расстройство. Организация пользовалась славой, разруха на железных дорогах была действительно очень большая, хотя едва ли она нуждалась в подпитке отрядами саботажников.

А вот случай из области подпольного права. В Житомире произошел провал из-за того, что один из членов нашей организации выдал ее власти. Вопрос был поставлен на обсуждение центра, и было решено (против моего голоса) убить подозреваемого. Исполнителем стать сам вызвался молодой, румяный, элегантный человек с кошачьими движениями – сильный, всегда настороже, я ни разу не видел его улыбающимся. Мне удалось потом задержать исполнителя, назначив ему ответственную роль в заговоре против Скоропадского.

Хотя я был в руководящем кружке, не могу сказать, было ли что-то серьезное в нашей попытке или только авантюра. Доводы, что это было серьезно: мы находились в контакте с представителями высшего военного командования в Киеве; ряд офицерских дружин заявил о своей готовности всецело содействовать нам, слухи о наших намерениях очень волновали и беспокоили Скоропадского, о чем нам сообщали из близких к нему кругов. Субъективно мы были настолько уверены в успехе, что был назначен новый кабинет, намечен день выступления и даже приготовлены прокламации для распространения в момент переворота. Но проверить наши силы было нельзя: как раз представители высшего командования, с которыми мы совещались, были в «немилости» у Скоропадского, и мы не могли выяснить их реальные возможности, о настроениях офицерских отрядов мы знали только по словам отдельных офицеров, и уточнить их готовность выступить по сигналу было невозможно.

В день, назначенный для переворота, Скоропадский сам опубликовал, быть может именно для его предупреждения, свою новую политическую ориентацию, уже на единую Россию… и тем внес разброд в офицерские дружины, так как часть офицеров признала, что более ничего и не надо. Мы вынуждены были отменить выступление. А там надвинулись новые события, освещающие вопрос о Киеве и Украине с новой стороны.

Одновременно с подготовкой заговора исходила другая, более серьезная попытка использовать Украину как базу для операций против большевиков. Ввиду эвакуации с Украины немцев было решено призвать на Украину союзников и под их прикрытием организовать истинно демократическое государство и новую армию для похода на Совдепию. Условились направить послов в Яссы, где находились дипломатические представители союзников. Мякотиным была составлена убедительная докладная записка о положении дел, о необходимости на первое время после ухода немцев защитить Украину от организованных сил большевиков. Делегация отправилась из Киева через Одессу. Мы ожидали результатов поездки с тем большим нетерпением, что положение на Украине стало резко меняться к худшему, и мы уже не знали, что делать – ниспровергать Скоропадского или защищать его.

В политической работе чувствовалась какая-то принципиальная незаконченность позиции. Русские общественные круги, изгнанные в большинстве случаев из своих родных мест и находящиеся в центре украинского движения, не могли не задавать вопрос об отношении к украинской проблеме. И общей точкой зреня было общее убеждение, что этот вопрос уладится к обоюдному согласию и удовольствию. Но когда приходилось ставить вопрос о реальных переговорах с реальными представителями украинских течений, то неизменно давался тот же самый пессимистический ответ: «С ними нельзя договорится» или «С ними не стоит договариваться». Сперва я считал это проявлением какой-то узости со стороны представителей русских партий. Но мне самому пришлось подробно побеседовать со Славинским[75]. Я его давно уже знал как секретаря «Вестника Европы». Я помнил его патриотическое горение в начале войны, когда он жал руку мне, приветствуя мои «шовинистические» статьи. Десятки и сотни раз он произносил: «Мы, Россия…» И к моему удивлению, я нашел в нем не только украинофила, каким он был всегда, но яркого самостийника, отстаивающего самобытность не только нации, но всех политических сословий Украины.