Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

Ходят легенды о его присутствии духа и господстве над толпой. В одном из кварталов города вспыхнул мятеж, подстрекаемый некоторыми революционными лидерами, чей руководитель незадолго до этого был солдатом в одном из полков местного гарнизона, и господин Столыпин знал, что тот был ординарцем офицера. Прежде чем прибегнуть к силе, губернатор решил воздействовать убеждением; прибыв на место беспорядков и заметив в первом ряду толпы вышеупомянутого главаря, он направился прямо к нему и, прежде чем обратиться с речью к мятежникам, быстро бросил ему свой плащ, который соскользнул с его плеч, и приказал держать его. Бывший ординарец, привыкший к пассивному повиновению, сделал то, что ему было сказано, прежде чем осознал это, и таким образом в одно мгновение лишился, простым исполнением раболепного акта, престижа в глазах толпы, которая вскоре стала послушной и подчинилась указаниям энергичного губернатора.

Репутация очень энергичного человека была причиной назначения императором Столыпина на пост министра внутренних дел. Стоящий совершенно в стороне от бюрократического мира столицы, этот провинциальный дворянин, казалось, в первое время сможет играть только незначительную роль в заседаниях Совета министров, но очень скоро его сильная и оригинальная личность ярко проявила себя, вопреки чиновничьей рутине, которая царила в кабинете. Что касается меня, я сразу был покорен его очаровательной личностью и был счастлив найти среди моих случайных коллег человека, с которым почувствовал общность политических взглядов, так как в это время Столыпин мне казался особенно искренним сторонником нового порядка вещей и сотрудничества с Думой по мере возможности.

Подобно ему, по причинам, о которых расскажу позже, я был далек от бюрократических кругов Петербурга и чувствовал большую симпатию к представителям провинциального дворянства и земства, которые были посланы различными местностями в Думу.

Чем больше Горемыкин, поддерживаемый реакционными министрами, занимал враждебную позицию по отношению к Думе, тем более тесно я сближался со Столыпиным, с которым я образовал, так сказать, левое крыло кабинета.

Столыпин был одарен ясным и широким кругозором, который помогал ему понимать общий смысл представляемых для нашего решения дел и столь же хорошо охватывать их самые мельчайшие детали. Его работоспособность, так же как его физическая и моральная устойчивость, были изумительны. Привыкший по прежней своей работе, в качестве помещика, к участию в практических делах, он не мог терпеть бюрократической рутины и удивлял всех той простотой и здоровым пониманием, которые он обнаруживал в обсуждении важнейших государственных дел, являвшихся предметом длительных дискуссий на заседаниях Совета министров.

К сожалению, у Столыпина отсутствовала широкая образованность в европейском смысле слова, что признавалось и им самим. Я не хочу этим сказать, что у него не было достаточного образования, так как он прошел серьезный курс наук в университете и был очень начитанным и вполне культурным человеком; но его мнения по политическим и социальным вопросам, к решению которых он был призван, были лишены научной критики, и его миросозерцание находилось под сильным воздействием известного умственного течения, которое преобладало в России во времена его юности и которое носило название «славянофильство».

Не вдаваясь в подробное рассмотрение той концепции, которая оказывала столь сильное влияние при решении вопросов внешней и внутренней политики России, достаточно пока сказать, что славянофильство осуждало европейскую цивилизацию как зараженную атеизмом и чрезмерным индивидуализмом. Славянофильство приписывало России провиденциальную миссию создания высшей культуры; в религиозной области славянофилы отстаивали ту точку зрения, что Русская православная церковь является единственно правильной выразительницей заветов Христа; в политической области они осуждали реформы Петра Великого, как внушенные Западом, и требовали возврата к «национальной» системе московского периода. Одним из их главных принципов для построения такой доктрины было утверждение, что община или мир является оригинальным проявлением русского гения, и они полагали в формах общинного владения землей существенное основание для социальной и экономической организации России.

Я расскажу позже, каким образом и благодаря какому влиянию, будучи также захвачен доктриной славянофильства, как большинство сверстников моих и Столыпина, я освободился от этого невежественного учения в сравнительно ранний период моей жизни. Что касается Столыпина, то, не дойдя до чрезмерного увлечения этой доктриной, он тем не менее оставался в значительной степени ее сторонником. Если бы он имел возможность, как случилось со мной, изучать политическую и социальную жизнь Западной Европы, я убежден, что его ясный и сильный ум совершенно отбросил бы все ошибки славянофилов.