Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

На данный момент я ограничусь этим кратким очерком личности господина Столыпина, фигура которого будет выделяться более рельефно в ходе моего изложения событий, которыми были отмечены годы нашего с ним сотрудничества; но я не могу удержаться от выражения своего удивления по поводу скудной справедливости, которая была проявлена по отношению к нему некоторыми писателями, которые не смогли представить его в истинном облике европейской публике. В книге доктора Диллона «Россия в упадке», какой бы поучительной она ни была, я нахожу, среди других тем, по которым придерживаюсь иного мнения по сравнению с ее талантливым и дальновидным автором, что он тоже не относится к деятельности Столыпина с должным вниманием, поскольку он фактически замалчивает ее. Прочитав этот труд, столь богатый документальными свидетельствами, но, увы, столь часто пристрастный в выводах, нельзя не удивиться тому, что при описании эпохи политической истории России, в которой доминировала личность Столыпина, почти не упоминается его имя. Я могу объяснить это только предположением, что доктор Диллон был так увлечен прославлением графа Витте (и я был бы последним, кто упрекнул его за это) и так хорошо знал глубокую неприязнь, которую его герой испытывал к господину Столыпину, что предпочел опустить все ссылки на тему, суждение относительно которой графа Витте производило впечатление несправедливого и открытого для вопросов.

Когда после вхождения в кабинет Горемыкина я обратил свое внимание на Думу, зрелище, которое мне представлялось, было совершенно необычайное. Я уже говорил раньше, как был поражен наличием большого количества крестьян среди депутатов, которые фигурировали на торжественной церемонии открытия Думы в Зимнем дворце.

Согласно избирательному закону Дума включала 524 депутата, но выборы еще не закончились в некоторых частях империи, и не больше 500 депутатов присутствовали при открытии Думы. Из этого числа около 200 депутатов принадлежали к крестьянскому сословию. На первом месте стояли кадеты, которые, по причинам, мною уже изложенным, получили перевес над консерваторами и умеренными либералами, или октябристами. Кадетская партия, обнаруживавшая радикальные тенденции, очень прочно и строго организованная, насчитывала 161 члена и усиливалась двумя группами, менее радикальными, но всегда голосовавшими вместе с кадетами — «партией демократических реформ» и «партией мирного обновления». Эти партии не были многочисленны, но они имели в своих рядах несколько значительных лиц. Умеренные либералы, или октябристы, были представлены незначительным количеством депутатов, едва отличавшимися от консерваторов, вместе с которыми они насчитывали около трети общего количества депутатов. Социалисты насчитывали всего 17 депутатов, причем они не были избраны как таковые, потому что обе революционные партии — социалисты-революционеры и социал-демократы — отказались принять участие в выборах, требуя созыва учредительного собрания и всеобщего избирательного права, а по отношению к Думе и к Манифесту 1905 года ими был объявлен бойкот. Национально-автономистские группы: польская, латвийская, эстонская, литовская и западных губерний — насчитывали все вместе 70 депутатов и держались демократических тенденций, за исключением польской группы, которая была консервативной, но по причинам национальным присоединилась к оппозиционным правительству партиям. Наконец, имелось некоторое количество депутатов, которые не принадлежали ни к одной из партий и колебались, кому отдать свои голоса, решив в конце концов голосовать вместе с оппозицией.

Таким образом, характерным для Первой Думы является оппозиционный блок, к которому примыкало больше половины всего состава Думы. Этот блок, составленный из различных групп, полностью руководимый кадетами, не включал, конечно, ни консерваторов, ни умеренных либералов. Но в стороне от всего этого оставалась неопределенная масса, состоящая из 200 крестьян, с вкрапленными там и сям деревенскими «попами», длинноволосыми и бородатыми, которые мало чем отличались по наружности от своих сотоварищей, пахарей земли.