Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

В соприкосновении с одним из наиболее жизненных вопросов России — аграрным вопросом — он не поколебался отбросить роковую концепцию о мире, принесшую столько зла, и принять, вопреки ожесточенному сопротивлению, систему мелкой собственности. С другой стороны, к несчастью, он не оказался способным подняться над особо опасными теориями славянофилов, и это вызвало, несмотря на все мои усилия переубедить его, чрезвычайную склонность к сильному, неумеренному национализму, что вызвало самые печальные последствия и в конце концов повело к разрыву наших политических отношений.

Но то, что составляло неоспоримое и бесспорное превосходство господина Столыпина и с самого начала устанавливало его превосходство над его коллегами, было редким сочетанием качеств как сердечности, так и твердости характера. Я уже упоминал о репутации, которую он приобрел за храбрость и хладнокровие, пример которых он позже привел в еще более поразительной манере. Эти две черты были выражением жизненной энергии, равной которой я редко видел, особенно у представителей моей расы; однако, встречаясь с ним в первый раз, человек был впечатлен и привлечен простотой и мягкостью, которые придавали его личности неотразимое очарование, а при дальнейшем знакомстве обнаруживал в нем возвышенность и благородство души, отчего сила характера, который при определенных обстоятельствах становился даже диктаторским, ни в малейшей степени не страдала. Его возвышенное и рыцарское представление о долге сделало из него слугу, до мученичества преданного своему государю и своей стране, но, в то же время, он был так горд своим именем и ревниво относился к своей свободе, которую всегда поддерживал по отношению к придворным и бюрократии, считавшим его незваным гостем в свете и бывшим более или менее враждебными к нему. Ему были свойственны сдержанность и независимость, к которым мало привыкли в этой сфере и которые, к сожалению, никогда не были оценены по достоинству царем и его приближенными.

Портрет этого замечательного человека, который я попытался набросать, был бы неполон, если бы я не отметил его чудесный ораторский дар. В его первом обращении к Думе он показал себя оратором исключительного дарования. Я употребляю слово «показал», потому что до этого времени никто не знал о его ораторском таланте, и, по всей вероятности, он сам не знал о том, что обладает таким талантом, потому что раньше заседаний Думы в России не было учреждения, в котором можно было бы обнаружить свои ораторские способности.

Мы видели, что дебаты на земских собраниях носили довольно привычный и неформальный характер, неблагоприятный для развития ораторского стиля. Русский, как мы впоследствии обнаружили, особенно в период после падения монархии, не только наделен природным даром красноречия, но, увы, слишком склонен злоупотреблять этим даром в ущерб действиям. Я без колебаний повторяю, что использование трибуны оказало нездоровое влияние на дебаты в Думе, но в случае Столыпина она стала могущественным инструментом управления. На собраниях земств, в которых он принимал участие до того, как стал министром, его научили говорить без подготовки, и самые замечательные речи, произнесенные им в Думе, были чисто импровизированными. Чаще всего он поднимался на трибуну под влиянием внезапного порыва, без рукописи и даже без заметок, и более часа очаровывал своих слушателей пламенным красноречием. В такие моменты небольшие ошибки в произношении, характерные для семьи его матери, полностью исчезали, и именно чистым и живым голосом он произносил те «крылатые слова», которые стали объединяющим призывом для тысяч россиян, читавших его речи. Для правительства было неоценимым преимуществом иметь возможность противопоставить ораторскую силу Столыпина и четкость мысли Коковцова своим противникам, которые, хотя и насчитывали в своем числе нескольких выдающихся ораторов в Первой Думе, не могли похвастаться ни одним, кто был бы выше или даже равен этим двум красноречивым министрам.