Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

В ту же ночь восстание было окончательно подавлено, и я знаю, что он получил об этом известие с тем же самым хладнокровием, с каким слушал гром пушек за несколько часов перед этим.

Часто потом я имел возможность проверить те впечатления, которые были мною получены в тот день, и я никогда не имел основания изменить их. Я глубоко убежден, что источником, из которого император Николай черпал душевную ясность и веру в провиденциальный характер своего назначения, являлось религиозное чувство редкой силы.

Я буду говорить об этой существенной черте далее, когда попытаюсь описать его портрет, а сейчас просто упомяну особый род мистицизма, владевший Николаем II, который под влиянием трагических событий его царствования, мягкости его души и женской натуры, еще более возвышенной, чем его собственная, только усилился.

Я уже отмечал, что Столыпин оставил за собою право представить императору перемены в личном составе кабинета путем привлечения в него лиц не из бюрократической среды. В согласии с планом, изложенным ранее в докладной записке императору, он имел в виду образование коалиционного кабинета, в котором были бы представлены главные партии, исключая те группы, которые были явно революционно настроены.

Несмотря на позицию, занятую кадетами, Столыпин не оставил мысли пригласить в состав кабинета Милюкова, который не был пойман в выборгской ловушке.

На следующий день после своего назначения он начал приводить в исполнение свой проект, пригласив меня оставить за собою портфель министра иностранных дел в новом кабинете и продолжать участвовать в переговорах, которые он намеревался вести с лицами, предназначенными для замещения различных министерских постов.

Столыпин занимал в то время дачу, расположенную на одном из островов Невы. Этот дом принадлежал государству и служил летней резиденцией для министра внутренних дел; он был чрезвычайно скромен по виду, но имел прекрасный сад. Всякий, кто живет в Петербурге летом, может вспомнить особую прелесть островов на Неве с их виллами, которые отражаются в спокойной поверхности реки.

Я жил в это время во дворце Министерства иностранных дел и каждый день, поздно вечером, отправлялся на дачу Столыпина совещаться с ним и беседовать с различными политическими лидерами, которые там собирались. Эти совещания затягивались иногда до весьма позднего часа ночи, и я живо вспоминаю мои поездки по островам в чудесные белые июльские ночи.

Милюков вспомнит, несомненно, как после одной из бесед, в которой он принимал участие, не имея своего экипажа, чтобы вернуться в город, принял мое предложение поехать вместе со мной.

Был ранний час утра. Мы ехали в открытой коляске, и по всей обратной дороге нас обгоняли многочисленные экипажи, возвращавшиеся из увеселительных мест. Я подумал о странном впечатлении, которое может производить появление министра иностранных дел в четыре часа утра в одном экипаже с лидером кадетов, который только что вернулся из Выборга и которого все имели основание считать заключенным в тюрьму. Я поделился своими мыслями с моим спутником, который ответил, что он думает о том же самом и что мы оба подвергаемся риску быть серьезно скомпрометированными — он в глазах оппозиции, а я в глазах консерваторов. Но делать было нечего, и мы от души посмеялись над положением, которое, правда, не имело неприятных последствий. К счастью, никто из офицеров и молодых дипломатов, с которыми я обменялся приветствиями, не узнал Милюкова, и, таким образом, наше странное поведение не получило огласки.

Попытка создания коалиционного кабинета не имела успеха. После двухнедельных переговоров и вопреки усилиям Столыпина различные лица, к которым он обращался с предложением вступить в министерство, один за другим отклоняли это предложение.

Подобно графу Витте в предшествующий год, Столыпин встретился с полной невозможностью ввести в правительство каких-либо общественных деятелей, которые были бы не связаны с бюрократическими или придворными кругами. Он решил заместить на время только два поста, которые оставались вакантными после ухода Стишинского и князя Ширинского-Шихматова, и предложил их князю Борису Васильчикову, который стал министром земледелия, и моему брату — Петру Извольскому, который был назначен на пост обер-прокурора Святейшего синода.