Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

В то время как кадеты призывали народ к пассивному сопротивлению против правительства путем отказа платить подати и давать новобранцев, социалисты попытались прибегнуть к средству, которое оказалось столь успешным в 1905 году: они организовали всеобщую стачку. Ее постигла не лучшая участь, чем Выборгское воззвание, так как она была быстро подавлена, прежде чем успела причинить какой-либо вред.

Более серьезными представляются военные бунты, которые вспыхнули в это время в различных частях империи. Уже в июне начались беспорядки в одном из полков гвардии, и особенно обеспокоил императора в этом эпизоде тот факт, что он сам получал свое военное образование в этом полку — Преображенском — и считал его особенно преданным монархии. Однако эти беспорядки не носили политического характера и были вызваны дефектами командования, ввиду чего представилось возможным быстро принять необходимые меры к их прекращению. Но в конце июля и в начале августа беспорядки были вызваны революционной пропагандой и вылились в опасные восстания в Кронштадте и в Свеаборге, в весьма недалеком расстоянии от столицы.

Я отчетливо вспоминаю, насколько труден был этот период для Столыпина, который только что пришел к власти, не имея еще времени освоиться с деталями своих новых обязанностей.

Русская армия после поражения на полях Маньчжурии возвратилась как раз в это время обратно на свои квартиры.

Неудачи, ею испытанные, вызвали естественным образом уменьшение уважения со стороны солдат к офицерам, и кроме того, она прошла по обширным городам Сибири, где революционное движение 1905 года приняло громадные размеры. Большинство солдат принадлежало к крестьянскому классу и, следовательно, представляло весьма хороший материал для пропаганды социалистов в интересах их аграрной кампании. По этим причинам у правительства были серьезные сомнения в том, будет ли армия придерживаться своего старого духа дисциплины или подвергнется риску заражения революционной пропагандой.

Столыпин с честью вышел из этого первого опасного кризиса. Военные восстания подавлялись без применения чрезмерной суровости, и легкость, с которой правительство овладело страной, была лучшим доказательством того, что русская армия, несмотря на все постигшие ее несчастья, оставалась верной своим командирам.

Во время кронштадтского восстания я имел случай впервые наблюдать самообладание императора и его способность сохранять спокойный вид перед лицом столь важных событий. Эта способность к самообладанию, которая была ему свойственна в величайшей степени даже в самые трагические моменты, вызывала разнообразные и часто неправильные толкования. Она рассматривалась как доказательство некоторой врожденной черствости и даже отсутствия моральной чуткости. Такое, например, объяснение дается доктором Диллоном в его книге «Россия в упадке».

Но, наблюдая не один раз императора Николая в различные критические моменты, я убежден в полной ошибочности этого мнения и хочу показать в правильном свете эту черту характера моего несчастного государя.

В тот день, когда восстание достигло своей кульминационной точки, я был у императора с еженедельным докладом о делах моего министерства. Это происходило в Петергофе, в императорской вилле, расположенной на берегу Финского залива против острова, на котором находится Кронштадтская крепость, всего в пятнадцати километрах от нее. Я сидел перед императором за маленьким столом, находящимся перед окном с видом на море.

Из окон можно было ясно различить линии укреплений, и в то время, когда я излагал императору различные интересные вопросы, мы отчетливо слышали канонаду, которая, казалось, возрастала с минуты на минуту.

Он внимательно слушал и, как обычно, задавал вопросы, интересуясь мельчайшими деталями моего доклада.

Я не мог заметить на его лице ни малейшего признака волнения, хотя он знал, что в этот момент решалась судьба его короны всего в нескольких километрах от места, где мы находились. Если бы крепость осталась в руках восставших, не только положение столицы стало бы очень шатким, но и его собственная судьба и судьба его семьи оказались бы под серьезной угрозой, поскольку пушки Кронштадта могли предотвратить любую попытку бегства морем.

Когда мой доклад был закончен, император некоторое время спокойно смотрел в открытое окно на линию горизонта.

Со своей стороны, я был глубоко взволнован и не мог удержаться, даже с риском нарушить правила этикета, от выражения моего изумления перед его невозмутимостью.

Император, видимо, не разгневался на мое замечание, так как, подняв на меня глаза, полные той чрезвычайной мягкости, которая столь часто описывалась, произнес слова, глубоко врезавшиеся в мою память:

«Если вы видите меня столь спокойным, то это потому, что я имею твердую и полную уверенность, что судьба России, точно так же, как судьба моя и моей семьи, находится в руках Бога, который поставил меня на мое место. Что бы ни случилось, я склонюсь перед его волей, полагая, что никогда не имел другой мысли, как только служить стране, управление которой он мне вверил».