Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

Общая тенденция этих верований направлялась в сторону глубокой жалости к грешнику, часто даже преступнику, которая сопровождалась верой в очищение от греха с помощью божественного милосердия. Так называемая «религия страдания», черты которой находят описание у Толстого и Достоевского, зачастую сопровождалась болезненными искажениями и исходила из возвышенной теории о том, что для получения прощения необходимо совершить грех. Таковы наиболее характерные черты русских сект, среди которых самой распространенной является «хлыстовство». Ее обряды, которые очень напоминают обряды самобичующих и конвульсионистов и мистицизм которых связан с эротическим возбуждением, имели своих адептов не только в низших, но и в высших слоях русского общества. В начале XIX века высшее общество Петербурга переживало сильный прилив мистицизма.

Император Александр I, по возвращении из Парижа в 1814 году, сам подал этому настроению пример под влиянием баронессы Крюденер, и если эта знаменитая женщина, которая внушила мысль о Священном Союзе, и не была подвержена эксцессам извращенных верований, которые были тогда в моде, то некоторые из ее последователей и подражателей в конце концов, по-видимому, переходили границу, отделяющую мистицизм от известных патологических проявлений. Достаточно указать на Татаринову, друга баронессы Крюденер, открыто покровительствуемую некоторое время императором Александром I.

Собрания в одном из апартаментов, которые она занимала в одном из императорских дворцов Петербурга, по-видимому, походили на собрания «хлыстов».

Я не пойду дальше этой короткой характеристики элементов интересующей нас проблемы, не буду анализировать их или входить в детали, еще неопубликованные по этому вопросу, так как я коснулся его лишь с чувством глубочайшего сожаления.

Я совершенно согласен с мнением доктора Диллона, которое высказано в его книге, что действительная роль Распутина выразилась в том, чтобы обнаружить в глазах просвещенных людей России все, что было одиозного в автократическом режиме, и что его функция, которую можно сравнить с функцией химического реагента, заключалась в объединении всех элементов российского общества, которые были враждебны самодержавию.

В то время, когда я вступил на пост министра иностранных дел и вошел в близкое общение с Николаем II, он еще не проявлял чрезмерной склонности к мистицизму и к ультрареакционным идеям, которые характеризовали последний период его царствования. Неудачи Русско-японской войны и революционное движение, которое непосредственно следовало за войной, видимо, образумили императора. Осуществив счастливую мысль о замене Горемыкина Столыпиным, он проявлял большую склонность следовать советам премьер-министра. Он внушал все больше доверия, как мне кажется, в том, что он будет благожелателен к новым учреждениям, несмотря на то что по своему воспитанию и врожденным симпатиям был склонен к реакционным настроениям.

Я надеюсь, что мне удалось опровергнуть известные толкования поведения Николая II в деле о заключении секретного договора в Бьерке и показать, что, хотя обнаружил слабость и неосмотрительность, он был далек от мысли об измене своему союзнику. Мне даже кажется, что его лояльность наиболее полно обнаружилась в той позиции, которая была им занята по отношению к Франции и другим союзным державам в последний период его царствования. Разве не счел себя обязанным бывший английский посол в России сэр Джордж Бьюкенен публично выразить благодарность добрым намерениям императора, когда заявил, что он считает своим долгом опровергнуть россказни о стремлении русского царя заключить сепаратный мир с Германией.

«Я убежден, — заявил Джордж Бьюкенен, — что нет ни одного слова правды в этих слухах. Император, несомненно, совершил много ошибок, но он никогда не был изменником. Он никогда не пренебрегал общим делом союзников и всегда являлся преданным и лояльным другом Англии».

Французское правительство подкрепило это заявление опубликованием письма, адресованного императором Николаем 13 мая 1916 года президенту Пуанкаре, которое ясно показывает, что, несмотря на все усилия склонить его к переговорам с Германией, он никогда не соглашался покинуть союзников.

Император подвергался суровой критике за то, что он очень легко соглашался на отставку того или иного министра и, внешне принимая точку зрения кого-либо из своих советников, действовал в совершенно противоположном направлении. В доказательство этого приводились случаи, когда какой-либо министр, покидая министерство, был в полной уверенности относительно доверия к нему со стороны государя и, только прибыв домой, узнавал о своей отставке.

Эти упреки справедливы. Я сам был свидетелем того, с какой легкостью Николай II позволял разубеждать себя в решениях, которые были приняты им со всей видимой твердостью и убежденностью. Но все это доказывает только одно: инстинктивную боязнь, которая свойственна многим слабым людям, боязнь, которая препятствует им сказать или сделать что-нибудь неприятное кому-либо в его присутствии.