Воспоминания. Министр иностранных дел о международных заговорах и политических интригах накануне свержения монархии в России, 1905–1916

Когда он решал уволить министра в отставку, у него не хватало моральной твердости сказать это ему лично, но, наоборот, предрасполагало обращаться с ним с удвоенной любезностью и вниманием и уже после этого послать письменное сообщение об отставке. Есть люди, и в особенности женщины, для которых такое поведение является только искусством и которые пускают в ход лесть и обнаруживают склонность соглашаться со всем, чтобы усыпить бдительность собеседника. Одним из мастеров этого искусства являлся бывший канцлер Германской империи князь фон Бюлов.

Относительно императора Николая II, я уверен, такая характеристика была бы неправильна.

Проанализировав характерные черты Николая II и указав на те влияния, которым он подвергался с самого своего детства, я попытаюсь, не без сомнения в успехе, дать общую его характеристику.

Он обладал слабым и изменчивым характером, трудно поддающимся точному определению.

Во время событий 1905 года эта величайшая его слабость спасла монархию. Революционное движение, которое достигло больших успехов после Русско-японской войны, в действительности началось значительно раньше, чем в предшествующее царствование. Это движение, подавляемое в течение тринадцати лет Александром III, неизбежно должно было порвать путы и обнаружиться даже в течение железного управления этого государя, и еще более активно за время слабого управления его преемника.

Но в то время как Николай II, подчиняясь неизбежному, отсрочил катастрофу, даровав хартию 30 октября 1905 года, непреклонная воля Александра III, по всей вероятности, не склонилась бы перед вихрем событий, что повело бы монархию к гибели. Это случилось бы так же, как описывается в известной басне о дубе и розовом кусте, где слабый выживает в то время, когда сильный гибнет.

Двенадцатью годами позже Николай II, действуя под руководством реакционной партии, погиб, потому что попытался бороться с силами, которым он не мог противостоять.

Действительной причиной падения монархии в России является безрассудное стремление этой партии воскресить и упрочить в двадцатом веке — перед лицом необходимости создать новый строй — анахронизм самодержавной власти, «наиболее опасной из всех видов власти», как писал мой предок в своей исповеди императору Александру I, «так как это ставит судьбу миллионов людей в зависимость от величия ума и души одного человека».

Несмотря на свои хорошие качества, Николай II не обладал «величием ума и души», которые необходимо было противопоставить домогательствам реакционеров, и это вызвало катастрофу.

Мне труднее руководствоваться теми же самыми соображениями в той части записок, которые касаются императрицы Александры. В своих отношениях с ней я никогда не переступал барьера, который предписывает придворный этикет в отношениях подданного с императрицей, хотя бы он и был министром и советником государя.

Я никогда не был принят в узком кругу лиц, который находился около нее, и всегда чувствовал себя так, как будто меня держали на расстоянии. Настоящей причиной ее холодности по отношению ко мне была моя склонность к либеральным и конституционным идеям. Поэтому, вынося какое-либо суждение о ее личности, я должен опасаться впасть в ошибку, бессознательно повторяя преувеличения и неверные утверждения, присущие другим. В этом отношении императрицу Александру постигла точно такая же участь, как и несчастную Марию-Антуанетту, в том, что мстительная общественность обвинила ее во всех недостатках режима, который вызвал ненависть целой нации.

Совершенно справедливо, что Мария-Антуанетта заслужила прозвище «австриячки» не менее, чем императрица снискала себе публичной ненависти как «немка».

Что касается императрицы, то, несмотря на то что она была иностранкой по рождению и воспитанию, окруженная искусственной атмосферой двора, — ввиду чего нет ничего удивительного в том, что она совершенно неправильно понимала чаяния русского народа, — можно сказать с полной искренностью и убеждением, что она чувствовала себя русской из русских, когда симпатизировала ультрареакционной партии и верила в привязанность России к формам самодержавной власти.

Насколько мне известно, она никогда не пыталась отговорить императора от его верности французскому союзу. Напротив, этот союз в глазах двух государей не подлежал обсуждению. Совершенно верно, что императрица Александра недружелюбно относилась к сближению с Англией и высказывала это свое мнение совершенно откровенно во время моих переговоров по этому поводу с лондонским кабинетом, но в это время она не играла решающей роли в направлении политики, которую приняла на себя позже, и я никогда не имел основания жаловаться на ее вмешательство в эти переговоры.