Воспоминания о караване

— Обязательно!—поддержал я Гасана ибн-Камала, и в четвёртом часу пополудни мы вышли в город, чтобы ещё раз бросить взгляд на славную некогда столицу, и помолиться в Итильской хоральной синагоге, где я уже был несколько дней тому назад. Гасан ибн-Камал молился горячо, и хотя делал это не вслух, жар достигал моего тела, и я чувствовал этим телом, что очень Гасан ибн-Камал соскучился по отцу, которого не видел более десяти лет, хочет с ним увидеться и всячески желает ему здоровья и долголетия. Ещё он соскучился по своему аулу, а также просил Господа, чтобы Он не так резко швырял его по временам и странам, чтобы давал ему знамение, а кроме того позволял отдыхать хоть немного, ибо он не железный. Волна сострадания окатила меня, комок застрял в горле, а из глаз потекли отнюдь не мужские слёзы, о которых обычно говорят, что они скупы. На обратном пути мы зашли на базар, я купил рахат-лукума и предложил его Гасану ибн-Камалу, но он вежливо отказался, пояснив свой отказ тем, что намерен поститься и молиться до завтрашнего вечера, дабы наше предприятие было успешным. Неожиданно для себя я решил присоединиться к Гасанову посту и просидел до поздней ночи над страницами Иова, содрогаясь уже в который раз от ужасных чудес Господних и Его, благословен Он, всеохватной милости.

На рассвете мы выступили. Я на своём любимом песочном дромедаре, Гасан ибн-Камал рядом со мною на выбранном им из множества предложенных рыжем, которого назвал Моряком в память о море и своей детской мечте. Мечта моего отца, почтенного Хасдая, Царство ему Небесное, Итиль, осталась позади. И, может быть, навсегда.

Степь, степь и степь, бескрайняя и сумрачная по моим ощущениям. Скудная растительность, тушканчики и ящерицы, а порою и карликовые антилопы, куланы и дикие бактрианы, удивительные на мой взгляд существа, ибо я привык к дромедарам. Молчаливый Гасан ибн-Камал, едущий рядом, выдающий иногда отрывочные фразы, в каждой из которых заключён некий смысл, мне непонятный. Например:

— Жадность и ревность—одного поля ягоды.

Или, например, такое:

— Появится некий народ, который будет думать о своей великой миссии.

— Как это—народ будет думать?—удивляюсь я.

— Почему вы удивляетесь? Это называется «вече»,—отвечает Гасан ибн-Камал.

Или вот, например, такое:

— Мои проявления в большинстве своём механистичны. Я полностью отдаю себе в этом отчёт. Механика такая вещь,—он сделал неопределённый жест рукой,—Учение, грамматика, каллиграфия, философия. Мои суждения, в основном, базируются на заимствованных знаниях и откровениях. Желание казаться себе учёным мужем и гордыня привели к начётничеству. Теперь этим пыльным хламом до отказа забит чердак моего ума.

Эти слова меня изумляют—такое мог бы сказать я, и это было бы чистой правдой. Я поведал об этом Гасану ибн-Камалу. В ответ он сказал удивителную вещь:

— А это и так касается вас. Просто я очень чувствительным стал в последние месяцы и иногда улавливаю чужие мысли и ощущения. Нарочно я этого не делаю. И случайного хватает, потому что порою это обрушиваются на меня неумолимой лавиной, селевым потоком и хоть стой, хоть падай. Я обычно падаю или застываю, напоминая каменного истукана, жутко пугая при этом окружающих. Так что, если такое случиться со мною, не пугайтесь, любезный Ибрагим, а лучше побейте меня по щекам или плесните в лицо воды, желательно холодной, если такая найдётся под рукой. Хорошо?

— Хорошо. Постараюсь не пугаться. Но вы поразительно точно описали моё самоощущение. Поразительно. Понимание это меня просто потрясло. И я отправился путешествовать. Караван—вот моя жизнь. Столько у меня в голове знаний, что просто кошмар! Самое обидное и любопытное здесь одновременно то, что лишь малая часть этого навала применима на практике. Но, похоже, походная жизнь влияет на меня благотворно—сведения утрясаются и частично забываются и я могу с открытой душой любоваться встречающимся на пути. Из книг я себе оставил лишь Священное Писание и «Китах уль аин» аль-Халиля, «Книгу-словарь». Очень её люблю, как, впрочем, и все другие словари. Не стоит тратить годы на набивание ума знаниями, если у тебя есть хорошая энциклопедия. Таково моё теперешнее убеждение.

— Я бы не говорил так категорично. Просто не надо чересчур увлекаться. Всё должно быть в меру. Ничего сверх—вот мудрость, которой я стараюсь придерживаться. А впрочем, это моё личное мнение и я не собираюсь его никому навязывать,—потом он почему-то добавил: Книга уникальна, ибо рукописна. Придёт время, когда книги станут множить как гравюры или народные лубки. Но это трудно понять. Даже представить. Иса, пишущий на песке… Похоже, единственное упоминание о том, что Иса что-либо писал. Возможно, Он рисовал на песке рыбу. Рыба—жертвенное животное. Да-а-а…—Гасан ибн-Камал надолго замолчал.