Воспоминания о «Литературной газете»

Правда, на митинги «демократов» не ходил. По Москву не зря говорили, что она – большая деревня. Не мне одному было известно, что их главный с институтских лет фарцевал,  потом переключился на более выгодный бизнес – поставлял девочек состоятельным клиентам, а ещё потом исключался в своём институете из партии за  взяточничество. Другой,  недавно красовавшийся в коротких  штанишках и красном галстуке на толстой шее перед пионерским строем, сам совращал несовершеннолетних в солнечном Артеке. Тёмные пятна на репутации были у всех без исключения. Но как они теперь витийствовали, как клеймили систему, душившую их свободолюбивые порывы! И огромные толпы готовы были идти за ними. Здравые прежде люди, выпучив глаза, выкрикивали что есть мочи «Ельцин! Ельцин!» и разорвали бы на мелкие клочки каждого несогласного. Когда спрашиваешь сейчас, какой бес их попутал, все, как один, отвечают: «Мы не кричали, мы не голосовали». В прессе и по телевидению предавали анафеме всё советское, всё коммунистическое.

«Литературная газета» оставалась одним из немногих изданий,  не включившихся  в кампанию всеобщего поношения. Чтобы и дальше держаться своих позиций, не бежать вдогонку за  демстадом, нужно было твёрдое авторитетное руководство. Александр Борисович, увы,  уже не мог твёрдо держать руль среди бушующих кругом волн.  Возраст брал своё.  Сразу же обнаружившиеся наиболее рьяные «демократы» при любом удобном случае высказывали явное неуважение к главному редактору. Их было немного, но они сразу стали задавать тон, а коллектив, наш замечательный коллектив хранил молчание. Крикунам никто не противоречил.

И редколлегии, и партийному бюро было ясно; нужен новый главный редактор. Но где его взять, когда кругом такое творится?

Однако ж нашли. Юрий Петрович Воронов – идеальная кандидатура. Мы с Удальцовым знали его ещё со времён  «Московского комсомольца», когда Воронов редактировал ленинградскую «Смену». Наши газеты всегда связывали тёплые товарищеские отношения. Потом Юрия Петровича перевели в «Комсомольскую правду». Когда Аджубей ушёл в «Известия», он по праву стал главным редактором. Но без лучших перьев, которые, как водится в таких случаях,  переместились вслед за Алексеем Ивановичем. «Комсомолка», однако, не стала хуже и вскоре вновь расцвела, пополнившись талантливой молодёжью. О Воронове все, кто с ним работал, отзывались как об интеллигентном, в высшей степени порядочном человеке.  Он писал стихи – немного, но отменного качества. В  его кабинете, говорили,  витала такая атмосфера чистоты, что даже самые буйные и невоздержанные из журналистской братии вели себя там, как воспитанницы института благородных девиц. Газета здорово вела морально-нравственные темы, чем и завоевала прочную популярность. Читатели оставались верны ей, и распрощавшись с комсомольским возрастом.

В жизни каждого сильного редактора бывают запоминающиеся поступки. Поступок Воронова памятен людям нашего поколения до сих пор. Он напечатал прогремевшую на всю страну статью Аркадия Сахнина о безобразиях, творившихся на китобойной флотилии «Слава». О ней и её капитан-директоре Солянике до того пели только сладкозвучные дифирамбы. Сахнин же, по грибоедовскому выражению, правду порассказал такую, что хуже всякой лжи.

«Слава» базировалась в Одессе,  была одной из парадных витрин Украины. Соляник имел тесные связи с выходцами из республики, стоявшими при Брежневе на командных высотах в Москве. Не успела «Комсомолка» собрать все лавры самой смелой газеты страны, как у неё не стало главного редактора. Воронова как бы с почётом перевели ответственным секретарём «Правды». Но ненадолго. Его главный преследователь Подгорный (председатель Президиума Верховного Совета СССР и член политбюро, вообще второй человек в руководстве) никак не мог успокоиться. И Юрия Петровича сослали собкором «Правды» в Берлин.

Наказания хуже для него нельзя было придумать.  Воронов пережил ленинградскую блокаду, работал на военном заводе, видел  сотни тысяч погибших от голода, фашистских бомб и снарядов, потерял всю семью. Я провёл всю войну в тылу, о зверствах немцев и служивших в гитлеровской армии венгров, финнов, уроженцев Прибалтики, калмыков, украинцев и поляков знал только из газет и рассказов очевидцев, и то 30 лет отказывался от поездок в Германию, не мог слышать немецкую речь. Какие же душевные муки перенёс там Юрий Петрович!..

Однако всё, что имеет начало, имеет и конец. Подгорного, который очень заносился после свержения Хрущёва, считая себя главным героем этой операции, отправили на пенсию. Воронов смог вернуться в Москву, но в газетах для него места по-прежнему не было. А вот писать стихи никто помешать не мог. В 1985 году, к 40-летию победы вышел его сборник «Блокада», сразу обративший

на себя внимание. Перелистывая сейчас подаренную автором «с уважением и сердечностью» книгу, вновь убеждаюсь в его литературной и личностной незаурядности. Напомню ставшие хрестоматийными строчки.

В блокадных днях

Мы так и не узнали:

Меж юностью и детством

Где черта?..

Нам в сорок третьем

Выдали медали