Воспоминания о моей жизни

Из дома Стамбулопулоса мы перебрались в дом, имя хозяина которого я не помню. В Греции мы часто меняли место проживания, причем переезжали мы приблизительно раза два в год. Мне судьбой было предназначено постоянно менять свое жилье. В новом доме, удаленном от центра, я вел весьма тоскливое существование. Состояние здоровья моего отца было прескверным. Дом находился на северной окраине города, за ним простирались безлюдные, неухоженные земли. К дому нашему примыкал сад, где был заросший водорослями пруд со стоячей водой, с мошками, лягушками, комарами и всякого рода рептилиями; я заболел малярией. Ночами меня лихорадило, от озноба я стучал зубами. Тем не менее я продолжал рисовать, а когда выздоровел, был отправлен отцом к франко-швейцарскому художнику Жиллерону, устроившему в своем доме некое подобие школы рисования и живописи. В школе этой копировали гравюры. Сам Жиллерон писал главным образом Акрополь, развалины храмов и древние монументы. Был он высоким, крепкого телосложения человеком с жидкой седой остроконечной бородкой, носил очки и слегка напоминал Бёклина, но в его взгляде не было той глубины, того блеска, которые свойственны были великому художнику из Базеля. Во время Страстной недели, когда ночью по улицам шла процессия, которую в Греции называли эпитафией, наш дом, расположенный на окраине города, становился чем-то вроде мишени для любителей петард и шутих. Эпитафия представляла собой, по сути, погребальную процессию, во время которой крест с изображением Распятия несут, как гроб с телом усопшего во время похорон. Во главе процессии медленно вышагивало подразделение пехотинцев с винтовками, которые они держали опущенными к земле штыками. Военный оркестр играл различные похоронные марши, но самыми популярными среди них были марши Шопена и Бетховена. Толпа поднимала шум, стреляя из ружей и пистолетов, взрывала петарды, бросая их о землю или в стены домов. Слово петарда по-гречески звучит varilotta, возможно, от итальянского barile или греческого varili, что означает «бочонок». Петарда эта в самом деле напоминала крошечный бочонок на короткой веревочке. Когда шествие проходило мимо, на стены нашего дома обрушивался град петард. В эти ночи из-за страшного шума я не мог уснуть, а наш пес Троллоло в смертельном ужасе от взрывов забивался под кресло и там до утра трясся от страха. Причиной того особого ожесточения, с которым бросали петарды в стены нашего дома, было то, что мы итальянцы, то есть иностранцы и католики, для обитателей этого периферийного района мы были чужие, franchi, как нас называли на афинском жаргоне.

В нашем доме стал появляться некий итальянец, который нам с братом давал уроки итальянского, арифметики и истории. Был он не инженером, а кем-то вроде старшего мастера. Звали его Пистоно. Как и Карло Барбьери, он был одним из тех итальянцев, что прибыли в Грецию в поисках работы. Был мой учитель Пистоно человеком небольшого роста, мускулистым, с седеющей, подстриженной клинышком бородкой. Появлялся он всегда в черном поношенном, лоснящемся костюме и носил черный, небрежно повязанный галстук. Он являл собой классический тип демократа, социалиста, либерала, республиканца, то есть человека, живущего в начале нашего века иллюзией, что он несет братьям новые идеи равенства, свободы, процветания, образно говоря, тип человека с красной гвоздикой в петлице, призывающего: «Гражданин Мастаи, выпей стаканчик». При всем при этом был очень симпатичным, уважительным и трогательным, отличался простодушием, добротой, а также честностью и работоспособностью. И хотя он был клерикалом, не позволил бы себе тронуть и волоса на голове священника. Как был бы разочарован бедный Пистоно, имей он возможность видеть, что происходит сегодня, спустя столько лет с равенством, процветанием и, особенно, свободой как у него на Родине, так и в других странах мира!..

Поскольку должность учителя едва позволяла сводить концы с концами, ему приходилось выискивать самые различные способы содержать жену и свое многочисленное потомство. Так, он занимался изготовлением топленого жира, отваривая в огромном котле свиную кожу с прочими подобного рода вещами, и торговал им в итальянской колонии. Остывший жир, превратившийся в некое подобие желатина, в глиняных блюдах разносили по клиентам его сыновья. Во время карнавала он закупал на вес изрядное количество цветной бумаги и нарезал ее с помощью купленной где-то по случаю специальной машинки на маленькие кружочки, изготовлял так называемые confetti, которыми охотно пользовались по праздникам накануне войны. Используют их, как известно, и ныне. Разложив конфетти по бумажным пакетикам, он отправлял сыновей торговать ими на афинских улицах. Отличался он не только изобретательностью, но был также каллиграфом и поэтом.