Воспоминания о моей жизни

Гийом Аполлинер посоветовал мне выставиться в Салоне Независимых, и в результате следующей весной я отправил на выставку четыре картины[17]. Развеской работ в том году занимались живописцы Дюнуайе де Сегонзак и Люк-Альбер Моро. В Париже на официальных коллективных выставках мои картины всегда висели очень удачно, что редко имело место в Италии. Когда перед открытием выставки я обходил залы Салона, Сегонзак и Люк-Альбер высказали ряд комплиментов по поводу моих работ, отметив, что они очень «декоративны» и даже «сценичны», и сказали, что я мог бы стать прекрасным сценографом. Они, вероятно, слегка кривили душой и пытались задеть меня, но из их слов я сделал вывод, что они не понимают исключительной глубины и мягкого лиризма моей живописи. Впрочем, этого никто никогда не понимал, ни прежде, ни теперь. Обычно люди видят в моих картинах сумеречные видения, затмение солнца в преддверии катастрофы, напряженную тишину, предвещающую катаклизм, некую атмосферу, пронизанную страхом и трепетом, подобно фильму ужасов; по крайней мере так, с позиций дешевой литературы, интерпретировали мою живопись сюрреалисты, лидеры модернистского слабоумия. Напротив, речь идет совсем о другом… В том же году я принял участие в выставке Осеннего салона во второй раз и первый раз в жизни продал одну из своих картин. Проданная картина представляла собой изображение площади, окруженной аркадами. На заднем плане за стеной возвышалась конная статуя, напоминающая одну из тех, что возводят героям Рисорджименто, которые можно увидеть во многих итальянских городах, главным образом в Турине[18]. Покупателем был житель Гавра, почтенный господин по имени Оливер Сенн. Что касается цены, мне помнится, я назвал секретарю выставки сумму в четыреста франков. А утром, когда я был еще дома, горничная пришла сообщить мне, что со мной желает поговорить некто, представившийся господином Сенном. Я попросил впустить его и таким образом встретился с первым покупателем своей живописи. Вместе с тем он не сразу признался, что желает приобрести одну из моих работ; он сказал, что приезжает в Париж два раза в год посетить галереи и выставки, что очень интересуется живописью и является другом Оттона Фриеза. Он предложил мне вместе позавтракать, я принял его приглашение. За едой он заговорил об Осеннем салоне, сказал, что обратил внимание на мои работы, а также отметил их «оригинальность». Наконец признался, что желает приобрести одну из них, ту, что изображает красную башню, однако цена в четыреста франков превышает его возможности и он просит уступить ее за двести пятьдесят. Первый раз в жизни мне предлагали деньги в обмен на мою живопись, я был весьма тронут и польщен, мгновенно проникшись к господину Сенну симпатией, признав в нем человека очень умного и совсем не похожего на других, я ответил на его предложение согласием; вместе с тем, думаю, что господин Сенн добился бы точно такого же результата, не приглашая меня на завтрак и даже предложив мне меньшую сумму. Читатель, возможно, усмотрит в моих рассуждениях некоторую долю цинизма, и если это так, то он будет не прав. Я не циник и никогда им не был, но, будучи человеком последовательным, наблюдательным, обладая здравым умом, я инстинктивно всегда отрицательно относился к бесполезным вещам. Но вместе с тем не исключена возможность, что господин Сенн, даже предполагая, что я немедленно соглашусь на его предложение, все равно предложил бы составить ему компанию, поскольку ему, вероятно, было приятно провести пару часов с молодым иностранным художником, который к тому же прилично говорил по-французски и писал картины столь отличные от тех, что ему обычно доводилось видеть.