Воспоминания о моей жизни

Звездой La Ronda был Винченцо Кардарелли, говорили даже, что журнал был создан исключительно для него. Молодежь обожала его и ему подражала. В ту пору Кардарелли имел обыкновение обедать в ресторане на улице Франческо Криспи, где собирались писатели и журналисты. Приходил туда Кардарелли всегда с какой-нибудь рукописью в кармане — это была проза, предназначенная для La Ronda. До ресторана его провожала свита из молодых обожателей. Кто-то из них оставался обедать в этом же ресторане, другие, менее состоятельные, бежали по домам или дешевым тратториям, чтобы, в спешке перекусив, бегом вернуться назад. Так что, когда Кардарелли приступал к сыру, молодые люди, трепеща от волнения, уже толпились вокруг его столика. Происходило следующее: сначала все почтительно упрашивали его прочесть что-нибудь. Затем сама мысль, что они могут быть облагодетельствованы чтением отрывка из новой прозы, заставляла трепещущих молодых людей умолкнуть, словно набрать в рот воды. Кардарелли доставал из кармана какую-нибудь страницу своей рукописи. Все погружались в ожидание, напряжение усиливалось. Молодые люди шептали друг другу, что, видимо, это будут «Сказания Бытия». Нетерпение росло. В какой-то момент раздавался голос Маэстро: «…и тогда Ной посмотрел на ковчег…» Пауза. Кардарелли, словно наслаждаясь собственным садизмом, прекращал чтение. В глазах молодых людей, буквально впившихся в него, можно было прочесть: «Дальше, дальше, Маэстро! Не видите, мы сгораем от нетерпения!» Тогда Кардарелли читал дальше: «…и нашел, что он — хорош…» На этом чтение заканчивалось, подняв голову и слегка запрокинув ее назад, усмехнувшись по-мефистофелевски, Кардарелли медленным и величественным жестом убирал рукопись в карман. Пребывающая в иступленном восторге молодежь хранила молчание.

Самым горячим почитателем Кардарелли был некий интеллектуал, юноша немногим более двадцати лет из Болоньи. В Рим он приехал работать секретарем в La Ronda и, думаю, прежде всего, для того, чтобы быть рядом с Кардарелли, дышать с Маэстро одним воздухом.

Восхищение, вызванное состоянием влюбленности, которое некоторые юноши могут испытывать к своим учителям или тем, кого таковыми считают, — явление, имевшее место во все времена. Можно вспомнить и молодого Алкивиада, желающего силой проникнуть к постели страдающего лихорадкой Сократа, и разумных эфебов, учеников Платона, и тех молодых людей, что целовали руки Д’Аннунцио. (Он сам рассказывает, как однажды, во время работы бессонной ночью, его взгляд упал на освещенные лампой руки. «Я подумал, — пишет поэт, — обо всех тех молодых людях, которые против моей воли целовали их в темноте».) Юноши, влюбленные в Кардарелли — тот же свойственный всем эпохам удивительный феномен, имеющий двойное основание: мазохизм и тягу к подчинению, в подсознании связанную с гомосексуальным инстинктом. Что касается меня, то я горжусь тем, что ни разу не возбудил страсти ни одного молодого человека и сам никогда не был влюблен в Учителя. В своем случае я бы предпочел влюбиться в Учительницу.

Собрания в доме Спадини проходили в столовой, которая одновременно служила гостиной. На стене комнаты, слева от входной двери, висела картина Карра.

Картина эта называлась «Метафизическая муза». Подобное название я дал некоторым своим работам, написанным в 1913–1915 годах в Париже и позже, в годы Первой мировой войны в Ферраре. Уже в Италии Карра позаимствовал его, плохо понимая и даже не задумываясь над его смыслом. В Париже безумные сюрреалисты связали это название с рядом других моих работ, никакого отношения к теме не имеющим. Считаю своим долгом уточнить это.

Картина Карра, принадлежавшая Спадини, изображала некую резиновую куклу в защитной маске и с теннисной ракеткой в правой руке[29]. Вокруг располагались грубо написанные предметы, мотивы которых, при полном их непонимании, были полностью заимствованы из моих работ. Помню, что за этой игрушкой на белой стене черной краской нарисован был крест. Как-то, будучи у Спадини, я, шутя, сказал ему, что этот крест, напоминающий, скорее, каббалический знак, что-то вроде свастики, может принести несчастье, и я не решился бы держать подобную картину в своем доме. Впоследствии жена Спадини убрала этот крест, соскоблив его перочинным ножом. Когда Спадини умер, его тело поместили внизу, в гостиной. Картина, с которой его жена Паскуалина соскребла крест, оказалась прямо над головой покойного.