Воспоминания о моей жизни

Третий зал Aragno бурлил. Если утром сюда приходили те, кто, не удовлетворив себя работой, были недовольны и раздражены, то к вечеру, часам к пяти-шести, сюда стекались те, кто, напротив, были веселы, счастливы, удовлетворены. Кое-кто усаживался и достаточно громко, чтобы слышали все, говорил: «Я сегодня много работал и немного устал». Кое-кто был спокоен и удовлетворен больше других. Они были самыми снисходительными: доброжелательно всем улыбались, с ласковой фамильярностью общались с официантами, в каждой их фразе была умиротворенность, в каждом движении — размеренность. В целом все ощущали себя совсем не плохо. Привычная здесь сорокаградусная температура озлобленности и нервозности опускалась до тридцати семи, даже до тридцати шести с половиной. Разумеется, о полном излечении речь не шла, но всем становилось лучше, много лучше. Все находились в состоянии выздоравливающего, который, встав с постели и сделав пару шагов по комнате, шел съесть крылышко отварного цыпленка, кусочек бисквита и выпить немного марсалы. В целом все чувствовали себя хорошо, даже слишком хорошо.

Когда погода была хорошей, как в прекрасные октябрьские дни, а такое случалось и в зимнее время, из Aragno устраивались вылазки в соседние остерии. Основным инициатором этих вылазок был Марио Брольо. Шли съесть молочного поросенка или молочного барашка у Джиджи, у Нино, у Беппе, в «Первой синьоре», в «Синьоре Гаэтано». Эти вылазки в остерии иной раз заканчивались плачевно: жестокими дискуссиями и даже потасовками. Не следует забывать, что обеды в компании в остериях сегодня редко проходят удачно, как, впрочем, пикники и все остальные сборища художников и интеллектуалов, собирающихся вместе с целью провести время весело и беззаботно. Участники таких компаний не удовлетворены, разочарованы результатами своей работы, и, когда они пытаются создать атмосферу kermesse^{28}, у них это получается фальшиво, натужно и даже смешно. Такие вещи хорошо удавались во времена наших дедов и прадедов, тогда, когда художники еще умели писать хорошие картины, а писатели — хорошие романы.

Что касается совместных обедов, то помню, как мы отправились отведать барашка в очень популярной в ту пору траттории, не помню ее название, куда нас пригласил Спадини. Этот обед состоялся вечером в тот день, когда он должен был предстать в мировом суде в связи со ссорой на вилле Strohl Fern, происшедшей между ним и архитектором Росси. Поскольку свидетелями этой сцены были я, Бартоли, Мелли, Тромбадори, Мартини, нас также пригласили на разбирательство, и мы должны были явиться в Претуру. Во время процесса Роберто Мелли проявил яростный энтузиазм, прокричав мировому судье, адвокатам, публике и всем нам: «Спадини — самый великий художник Италии!» Мировой судья посмотрел на Мелли с удивлением, не в состоянии понять, к чему это неожиданное и неуместное заявление. Спадини покраснел, однако позже в траттории предложил Мелли двойную порцию баранины.

В ту пору на вилле Strohl Fern жили сестры-танцовщицы по фамилии Браун. Они были представлены Барилли художественным и литературным кругам Вечного города. Сестры Браун были ученицами знаменитого Далькроза, мага ритмики и ритмического танца[31]. Говорили даже, что система Далькроза влияет на человека и в моральном отношении, укрепляет его психическое равновесие, гармонизирует его деятельность и, даже если не излечивает, то, по крайней мере, сводит к минимуму не только простой невроз, но и истерию. Если это так, то должен сказать, что сестер Браун трудно было представить в роли живой réclames этой системы. В них были скрыты такие резервы истерии, что если бы их можно было преобразовать в некий двигатель, то тот обеспечил бы функционирование всех железных дорог страны на целых пятьдесят лет, а поезда приходили бы по меньшей мере на полчаса раньше расписания.