Воспоминания о моей жизни

В 1933 году меня пригласили во Флоренцию для создания декораций и костюмов к опере «Пуритане» Винченцо Беллини[43]. Постановка осуществлялась в рамках Майского музыкального фестиваля. Во время первой же постановки сложилась скандальная ситуация. В дни Майского фестиваля я решил организовать во Флоренции выставку своих последних работ. Директор журнала La Nazione, в здании издательства которого имелся выставочный зал, предложил мне разместить там свои картины. Я же предпочел выставить свои работы в Палаццо Феррони, поскольку эта галерея принадлежала моему доброму другу, антиквару Луиджи Беллини, к тому же я был во Флоренции его гостем[44]. Чтобы отомстить мне за то, что я отказался экспонировать свои работы в его зале, директор отдал распоряжение клаке освистать меня на спектакле, а официальным критикам подвергнуть поношениям и осмеянию на страницах журнала; разумеется, директора в его «благородной» вендетте мгновенно поддержала многочисленная армия художников и интеллектуалов.

Несмотря на организованные проявления враждебности, моя работа для театра понравилась и вызвала огромный интерес. Макс Рейнхардт[45], знаменитый немецкий режиссер, присутствовавший на премьере «Пуритан», был вдохновлен моими костюмами и декорациями настолько, что тут же предложил мне следующий месяц провести в Лондоне и создать декорации и костюмы к спектаклям по пьесам Шекспира, которые он ставил в английской столице.

Я вежливо отклонил предложение, поскольку, если говорить inter nos^{36}, работа подобного рода всегда была мне не по душе, а ныне и вовсе меня не привлекает.

В это же время я работал над монументальной настенной композицией для миланской выставки в Палаццо дела Триеннале: я создавал ее в кратчайшие сроки и в исключительно сложных условиях. Работа выполнялась в технике яичной темперы, и одна лишь покупка яиц обошлась мне в сто пятьдесят лир. Работа удалась, и, несмотря на то, что прямо перед ней художник Сирони поместил огромные люстры в кубистическом стиле, напоминавшие нагревательные колонки ванной комнаты, а прямо в центре ее ни к селу ни к городу разместилась мозаика Северини, композиция эта производила сильное впечатление[46]. Моя настенная живопись вызвала злобную зависть: ее не воспроизводили ни в журналах, ни даже на открытках, хотя тут же на выставке продавались репродукции работ Кампильи, Фуни, Сирони. После закрытия выставки все работы были уничтожены, не решились разрушить только мою, вероятно, испугавшись скандала[47].