Воспоминания о Тарасе Шевченко

человеческой жизни, казалось на моих глазах разыгрывается на сцене драма жизни двух

поэтов: великого, еще только расправляющего свои крылья на солнце, и малого, уже

погрязшего в хуторской жизни.

Неудачливый жених учился в Нежине, вместе с Гоголем, сидел с ним на одной скамье.

Щедрая украинская природа наделила его не только поэтическим даром, но и

музыкальностью. Среди прочих способностей он поражал меня более всего своим

комическим талантом, своим юмором и умением так описать каждого человека, о котором

рассказывал, что казалось будто все происходит на сцене у тебя перед глазами, будто все

слышишь сам: был ли это москаль, лях, поп, купец, мужик, жид, цыган, девушка или старая

146

баба, или же малое дитя. Рассказы его были не просто болтовней: это были детально

проработанные сцены, которые и в театре-то, пожалуй, не часто увидишь. В них он всегда

проявлял проницательный ум, глубокое чувство, всепроникающий комизм и могучую

сатиру.

Может быть, это покажется удивительным, но я скажу, что это мог быть второй Гоголь, и

к тому же Гоголь украинский, будь у него /151/ тот же жизненный путь и имей он

возможность вращаться в среде образованных людей. Следует добавить, что имущество

свое наш хуторской поэт промотал не только в карты и не только на щедрых, по старинным

обычаям гостеприимства, торжествах. Он еще был слишком добр к беднякам и без всякой

меры великодушен к своим друзьям. Много святого и хорошего было в этом неудачливом

человеке, и все это было уничтожено пустой панской жизнью, жизнью, которую не удалось

направить по иному, лучшему пути, которую так весело и так горько описал Гоголь, а

описав, промолвил: «Скучно на этом свете, господа».

Рядом с образом поэта, который уже погряз по горло

В том омуте, где с вами я

Купаюсь, милые друзья...

гораздо более худшем омуте, чем тот, в котором погиб Пушкин, возникал в моей душе

образ другого поэта — нового светила поэзии, которое пока еще лишь краем озарило

багровое небо и брызнуло пламенем по росистым травам. Оно еще не взошло в самую высь

и не осветило ярким светом омерзительную бездну панско-рабского и христианско-

языческого существования; оно еще только начинало светить сквозь поэтические слезы,

оросившие берега бездны жизни, и будто кровью обливало позлащенные короны драконов,

которые свысока взирали на эту бездну мракобесия — свое наследие.

Я слушал Шевченко и одновременно не мог не слышать его собрата; я то радовался, то

грустил, то вновь радовался и думал: «Один — дитя поколения, испорченного

привилегиями панства, уже навеки потерявшее способность совершенствоваться духовно.

Другой же — представитель нового поэтического поколения, тебя мы еще можем спасти от

мертвящего дыхания среды, что без боя уничтожает в человеке «сокровенного человека

сердца».

Сумей сохранить независимость духа своего, не поддайся влиянию тех, кто даже

благословением своим принижает высокую природу поэта до низменных идеалов своих; и

тогда ты наверняка станешь звездой первой величины, и воссияешь на небосклоне Украины,

России, Польши, всего славянского и культурного мира».

И правда, Шевченко в тот вечер был на вершине своего вдохновения. И жених большой

почитательницы таланта поэта засмотрелся, заслушался его пророческими речами, его

волшебными песнями и даже на миг забыл про «молодую княгиню».

«Молодой князь», благодарный поэту за то, что тот цветами своей души украсил его

счастье, не знал, как выразить свою благодарность, и попросил его быть «старшим

боярином» на своей свадьбе.

С удовольствием, а может быть, и тайной радостью, принял Шевченко эту просьбу. Ведь

на Украине нет никого, кто был бы ниже Кобзаря, но нет и никого, кто стоял бы выше. Он с

радостью братался с самым последним старцем-перебендей, но даже самого знатного

помещика не считал себе ровней. Сегодня, в наше время, сделать шафером поэта —

мужицкого сына — дело обычное среди украинских помещиков. Однако тридцать пять лет

тому назад это было неслыханно. Хуторской поэт уже однажды был шафером в этом доме, и

хотел быть им еще раз. На его выразительном, хотя и отмеченном печатью Бахуса, лице

заиграла обида, и он при первом же /152/ удобном случае дал волю своим чувствам, на что

гости только плечами пожали. Не знаю, заметил ли это Шевченко, так как «молодой князь»

сразу увез «старшего боярина» к своей молодой княгине.

147

V

Там знали Шевченко по его произведениям и еще по присущей ему манере разговора —

то шутливой, то серьезной и грустной. Никто еще не знал, что он, кроме того, и

удивительный, пожалуй, один из лучших исполнителей народных песен на всей Украине, на

обоих днепровских берегах, да и сам я не думал, что услышу что-то новое, чего еще не

слыхал в гостях у хуторского поэта, где обычно голоса пьяных гостей заглушали трезвые.

Его талант проявился в тот же вечер. В те времена мало кто из украинских помещиков

умел говорить на родном языке, и сам Шевченко в гостях у панов почти всегда говорил по-

русски. Если же он находил среди своих земляков очень близкого себе по духу человека,

который так же, как и он сам, оторвался от родного берега и глубоко погряз в московщине,