Воспоминания о Тарасе Шевченко

«Нехай іде собі з богом!» — проговорили чумаки, и мальчуган побежал себе с богом в село.

Йа дворе уже смеркало, когда я (потому что этот кубический, белокурый мальчуган был не

кто иной, как смиренный автор сего, хотя и не сентиментального, но тем не менее

печального рассказа) подошел к нашему перелазу; смотрю через перелаз на двор, а там,

21

около хаты, на темном, зеленом, бархатном спорыше,все наши сидят себе в кружке и

вечеряют; только моя старшая сестра и нянька Катерина не вечеряет, а стоит себе около

дверей, подперши голову рукою, и как будто посматривает на перелаз. Когда я высунул

голову из-за перелаза, то она вскрикнула: «Прийшов, прийшов!» Подбежала ко мне,

схватила меня на руки, понесла через двор и посадила в кружок вечерять, сказавши: «Сщай

вечерять, приблудо!» Повечерявши, сестра повела меня спать и, уложивши в постель,

перекрестила, поцеловала и, улыбаясь, назвала меня опять приблудою. Я долго не мог

заснуть; происшествия прошлого дня мне не давали спать. Я думал все о железных столбах

и о том, говорить ли мне о них Катерине и Миките или не говорить? Микита был раз с

отцом в Одессе и там, конечно, видел эти столбы: как же я ему буду говорить о них, когда я

их вовсе не видал? Катерину можно б одурить... нет, я и ей не скажу ничего; и, подумавши

еще недолго о железных столбах, я заснул...»

Воспоминание это относится, вероятно, к 5 — 6-летнему возрасту Шевченка. Странно

только, что он не говорит здесь ничего о своей матери, которая в ту пору была еще жива.

До смерти матери Шевченко, живя под ее крылышком, не знал горя. Но со смертью ее

(1823 г.) для него начался ряд тех житейских невзгод, которые преследовали поэта до самой

могилы.

По смерти жены у Шевченка-отца осталось пятеро детей: Никита, Катерина, Тарас,

Ирина и Осип. Последнему было года полтора. В крестьянском быту вдовцу с таким

семейством жить трудно; необходима женщина, которая бы и по хозяйству пораласьи за /23/

детьми присмотрела. Поэтому очень естественно, что скоро по смерти матери в семью

Шевченков вошла мачеха. По народным понятиям, образ мачехи постоянно соединяется с

чем-то недобрым, эгоистическим; не добро внесла мачеха и в хату Шевченков...

У мачехи были дети от первого брака, и от них-то маленькие Шевченки терпели

особенно много горя; больше всех доставалось неуступчивому Тарасу, постоянно с ними

ссорившемуся. «Кто видел хоть издали мачеху, — говорит сам Тарас Григорьевич в том же

рассказе «Княгиня», — и так называемых сведенных детей, тот, значит, видел ад в самом

отвратительном его торжестве. Не проходило часа без слез и драки между ними, детьми, и

не проходило часа без ссоры и брани между отцом и мачехой. Мачеха особенно ненавидела

меня, вероятно, за то, что я часто тузил ее тщедушного Степанка...» Ссоры эти со стороны

Тараса вскоре превратились в ненависть, и вот по какому случаю: один из сведенных

братьев украл у своего постояльца-солдата три злотых; тот огляделся и стал их искать.

Мачеха изъявила подозрение на пасынка — Тараса; этот божился в своей невинности, но

мачеха стояла на своем: «Гроші украв Тарас». Последний продолжал отнекиваться; тогда

ему связали руки и ноги и розгами, щедро посыпавшимися из рук его дяди, думали

вынудить признание... От боли Шевченко принял преступление на себя, но когда его

развязали и спросили, куда же он девал украденные деньги, маленький мученик отвечал, что

он закопал их там-то в саду; когда ему приказали указать место определеннее, Шевченко

снова отперся, и пытка снова началась... Но ничего больше не добились, и бедный пасынок

брошен был чуть не замертво. Между тем, солдата удовлетворить было необходимо, для

чего и продали юбкупокойной матери. Настоящий вор открылся уже гораздо позже.

Случай этот нельзя не признать уважительной причиной той ненависти, которую Тарас

Григорьевич питал к своим сведенным братьям, а отчасти и к дяде, нелюбовь к которому

сохранил он до смерти.

Вскоре за этим событием Тарас Григорьевич был отдан отцом к мещанину Губскому на

выучку. Грамота ему далась: букварь Шевченко выучил очень скоро; только Губский никак

не мог справиться с своим учеником, чтоб унять его от проказ. Шевченко то и дело уходил

от своего учителя и всегда, бывало, напроказничает при этом. Отец тоже напрасно старался

унять его... и умирая (1825 г.) высказал, между прочим, замечательное пророчество насчет

будущности сына: «Синові Тарасу із мого хозяйства нічого не треба; він не буде абияким

чоловіком: з його буде або щось дуже добре, або велике ледащо; для його моє наслідство

22

або нічого не буде значить, або нічого не поможе».Слова эти очень знаменательны, чтоб

видеть в них одну случайность; жаль только, что память родных Тараса Григорьевича не

сохранила данных, которые привели отца к такому заключению.

После смерти отца Шевченко отдан был в школу к сельскому дьяку Бугорскому, где