Воспоминания о Тарасе Шевченко

Лебединцева.

Г. Н. Честаховский

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Т. Г. ШЕВЧЕНКА

Давно это было, ходили мы с покойным Штернбергом на Смоленское кладбище **

рисовать лопухи — очень уж хорошо они получаются на картине; больно красиво выходит,

особенно, если на переднем плане нарисовать. В те времена мы еще были учениками

71

академии. Бывало, наступит лето, мы встанем пораньше, до восхода солнца, да и побредем

на Смоленское рисовать лопухи, вымокнем все от росы, будто настоящие рыбаки, пока

найдем самые красивые, и тогда уж располагаемся для работы. И рисуем, рисуем пока

солнышко высоко-высоко не поднимется. А как станет посильнее пригревать, тогда уж мы

засунем работы в папки, попрячем в карманы — и давай домой! Да по пути и свернем на

другую тропинку, что за главным проспектом *** начинается, там небольшой деревянный

домишко, в нем жила немочка с дочкой — она, бывало, сварит кофе, мы напьемся,

поблагодарим и уже тогда идем в академию, в наши мастерские, беремся за доброе дело —

строить Спас и острые верхушки возводить, и так часов до трех-четырех, пока не придет

пора обедать. А пообедав, опять рисуем часов до семи, а там, напившись чаю, идем

пошататься на главный проспект или же в гости к знакомым.

** В Петербурге.

*** На Васильевском острове.

Как же прекрасно нам тогда жилось! Что за добрейший и чистый человек был

Штернберг! Боже мой, как вспомню, как замечательно, как весело было дружить с ним!

Гуляем, бывало, по проспекту, и соберется нас целая группа. Договариваемся, куда

направиться, и идем — либо к кому-нибудь из товарищей, либо в академию, в

ма-/76/стерские — провести вечер за беседой, иногда и Брюллов среди нас оказывался...

Милая, искренняя беседа, как море, переливается, золотом горит на солнце, шумит, кипит,

незаметно бежит время в живой и веселой беседе. А иногда садились в лодки и дунем,

бывало, на пустые острова! Раз как-то договорились мы с Брюлловым погулять-порисовать,

да и по чарочке захотелось; на пристани возле академии сели в лодчонку: Брюллов, я,

Штернберг и Михайлов, и поплыли... А день был — не день, а рай божий, ясный, тихий,

веселый... Только трели жаворонка слышны! Перевозчик быстро гнал лодку, доплыли мы до

острова, высадились, дали ему два рубля и отправили домой, я же велел, чтобы он приплыл

за нами к вечеру. Там мы и расположились... И что это за день был золотой! И рисовали и

читали, Брюллов очень любил чтение: бывало, он дома рисует, так непременно кто-нибудь

ему читал, а он слушает и рисует. Или же когда заболеет, лежит в кровати, и обязательно

кто-нибудь должен ему читать. Мы и разговаривали, и пели, и выпили по чарочке, и

закусывали всякой всячиной. И очень веселые были! Вот уже и вечереть стало, и вечер

наступил, а перевозчика — все нет, уж и ночь, а его и не слыхать... Как вдруг, в полночь,

слышим — плеск весел по воде, булькает — это лодка к нашему берегу. . Пристали, оттуда

трое — двое вышли на берег с пакетами, а третий с корзиной в руках. Оказалось — это

наши, они вечером бродили по лесу, на другом берегу и расслышали с того берега наши

голоса, бросились в Петербург, захватили с собой всякого добра на лодку и присоединились

к нам... Ну вот — ночь нам еще светлее стала, сон совсем прогнало... А утром, смотрим —

еще три лодки приплыли с обществом; они прослышали, что мы на вольном раздолье с

Брюлловым пируем, и всей оравой решили присоединиться к нам и присоединились:

привезли с собой повара со всякой снедью и самоварами, и чего там только не было... И

опять такую беседу завели, что и до сих пор икается, как вспомнишь, чего мы там только не

переговорили... Вспомнили, пожалуй, и о том, что еще до Адама бывало! Так мы два дня с

ясным солнышком и две ночи с месяцем светлым, за компанию, пробалагурили, а на третий

домой поплыли — отдыхать. Про перевозчика мы узнали, что он на те два рубля напился и

забыл про нас... Боже, отец родной, как вспомню, что за жизнь была, вольная, молодая,

веселая! Будто солнца свет тучи черные разорвет, душу грустную осветит, сердце радуется,

обновляется, как божья радуга, что после гром-грозы под солнышком ясным в вышине

переливается — - и словно паутина спадают с души и туман, и думы темные.

72

А то случалось частенько и без копейки сидеть в нетопленых мастерских: ни у него, ни

у меня ни полгроша в кармане... /77/

Г. Н. Честаховский

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Т. Г. ШЕВЧЕНКО

(С. 75 — 76)

Впервые опубликовано в ж. «Киевская старина» (1895. — № 2. — С. 139 — 141) с примечанием

редакции: «Эту запись нашли в бумагах умершего Г. Н. Честаховского, которые теперь находятся в

собрании В. В. Тарновского». Рассказ Шевченко о своем обучении в Академии художеств и дружбе с

Штернбергом и Брюлловым Честаховский написал в конце жизни поэта. Точная дата записи неизвестна.

Запись не дословна, сделана по памяти вскоре после рассказа поэта. Языку ее автора присущи

особенности, свойственные языку Шевченко, Честаховского. Запись не окончена. Печатается по первой

публикации.

Честаховский Григорий Николаевич(1820 — 1893) — украинский художник. Познакомился с Шевченко