Воспоминания о Тарасе Шевченко

в 1858 году в Петербурге, часто виделся с ним в последние годы его жизни. Печатая запись Честаховского,

редакция журнала «Киевская старина» в примечании характеризовала этого художника как одного «из

небольшого круга приятелей Т. Г. Шевченко в последние два года его жизни». Честаховскому

принадлежит описание рисунков, офортов и вещей Шевченко, оставшихся после его смерти. Весной 1861

года Честаховский сопровождал (вместе с А. Лазаревским) гроб с телом поэта из Петербурга в Киев и из

Киева в Канев, был одним из организаторов похорон его на Чернечьей горе возле Канева. Здесь он

привлекался к ответственности за «подстрекательские разговоры» среди крестьян.

Ф. П. Пономарев

ТАРАС ГРИГОРЬЕВИЧ ШЕВЧЕНКО (1814 — 1861 гг.)

Я был с Шевченком самый близкий друг. В конце 1830-го и в начале 1840 годов мы были

неразлучны почти ежедневно. Он жил на Острову, в 5-й линии, дом Аренста, а я в Академии

художеств, где имел мастерскую, данную мне за успехи в рисовании и лепке. Эта мастерская

(бывшая старая церковная ризница) состояла из одной комнаты с антресолями. На этих

антресолях мой бедный Тарас помещался во время тяжкой своей болезни, поглощавшей

наши скудные средства. В это самое время он написал с себя масляными красками портрет

(рисунок с него, исполненный К. О. Брожем на дереве и гравированный академиком Л. А.

Серяковым) и подаренный мне торс св. Севастьяна с натуры, в классах Академии. Рядом с

моею мастерской находилась мастерская художника Петра Степановича Петровского,

работавшего над программою «Агарь в пустыне» *.

* За эту картину Петровский был послан на казенный счет в Италию и здесь умер.

73

Мы с Тарасом, подобно Петровскому, — ученики Брюллова, — часто посещали его,

наблюдая за его работою. Однажды Петровский слезно жаловался нам на затруднение к

окончанию картины: оно заключалось в приискании большой птицы для скопирования

крыльев ангела. Где ее найти? Мы с Шевченком искренно сочувствовали горю товарища, но

от наших сетований ему легче не было, и ангел-утешитель Агари оставался без крыл.

Помимо этого общего, так сказать, горя, мы все трое тужили на пустоту наших желудков,

так как сидели буквально без куска хлеба, не имея ни гроша наличных и ни на полушку

кредита. Петровский предложил нам идти с ним обедать к его старушке-матери на Пески.

Предложение заманчивое, но путешествие с Острова на Пески и обратно, заняв у нас время,

могло заставить нас опоздать к вечерним рисовальным классам, которые начинались в пять

часов вечера. Отказались мы от радушного приглашения Петровского; он отправился один,

а мы с Тарасом, оставшись у него в мастерской, с голодухи принялись «співать»

малороссийские песни, вопреки словам дедушки Крылова: «Кому же в ум придет на

желудок петь голодный!» От матери Петровский возвратился сытый, да еще с рублем

серебра в кармане: старушка отдала ему последние свои деньги на покупку живого гуся для

копирования крыльев ангела. Проголодавшемуся Тарасу пришла в голову злая мысль:

мигнув мне запереть двери и держать Петровского за руки, он моментально вынул у него из

кармана заветный целковый!.. Взяв фуражки, мы пустились бегом по академическим

коридорам; Петровский — за нами, умоляя возвратить ему отнятые деньги! Так и

пробежали мы до 6-й линии, прямехонько в трактир «Рим». Здесь Шевченко, скомандовав

подать себе рюмку «горілки», /78/ заказал две порции бифштексу и бросил рубль буфетчику.

Бедняк Петровский волей-неволей, но закусил с нами, а там мы отправились в наши

рисовальные классы.

По возвращении из них, сидя вечером в моей мастерской, мы с Шевченко толковали,

чем бы помочь Петровскому. Вдруг Тарас громко захохотал.

— Чего ты, дурень, так зеваешь? — сказал он. — Ходім на охоту да Петровскому

поможем!

— Как так?

— Увидишь. Да ходім же сейчас.

Дело в том, что у помощника полицмейстера Академии Соколова был на заднем дворе

небольшой табунок гусей. Мы с Шевченкой, накрыв одного шинелью и зажав ему клюв,

потащили его в мастерскую Петровского. Уморительно вспомнить, как мы чередовались

зажимать клюв гусю, чтобы не кричала эта неспокойная птица; у Петровского же дверь

мастерской заперта. Когда он явился, мы к нему в мастерскую — гуся, который, радуясь

свободе и распустивши крылья, с криком вбежал в комнату. Петровский ошалел от

изумления: гусь-то и нужен был ему! Крылья ангелу были живо написаны, а гуся солдат-

истопник сварил для нас в самоваре на тризну.

Петровский представил картину на суд профессоров и отправлен в Италию. Шевченко

вскоре разбогател так, что по уплате Соколову за гуся рубля осталось у него еще столько же.

К. П. Брюллов долго смеялся нашей проделке. Тараса он любил, хотя нередко журил...

Ф. П. Пономарев

ТАРАС ГРИГОРЬЕВИЧ ШЕВЧЕНКО (1814 — 1861 гг.)

(С. 77 — 78)

74

Впервые опубликовано в ж. «Русская старина (1880. — № 3. — С. 589 — 591) с примечанием

редактора: «О времени пребывания Т. Г. Шевченко в академии приводим не публиковавшиеся еще

воспоминания бывшего его товарища Ф. П. Понома-/480/рева (сообщенные редакции «Русской старины»

25 августа 1879 года)». Печатается по первой публикации.