Воспоминания о Тарасе Шевченко

Но в то время уже, как отрадные оазисы, выдавались некоторые семейства с новым

направлением, отличавшиеся и образованием и гуманностью. Их было немного, но проехав

несколько десятков верст, вы были уверены встретить и умную беседу, и интересную книгу,

поспорить не об одних собаках и лошадях и услышать истинную музыку. Между

женщинами этих семейств начиналось стремление к национальной литературе; они

наперерыв читали «Кобза-/104/ря» Шевченко, изданного в Петербурге и встреченного

критикой единодушным глумлением. Что украинки читали родного поэта — казалось бы

делом весьма обыкновенным и, по-видимому, естественным; но кто знает строй тогдашнего

общества, тот не может не подивиться. Дети достаточного сословия, особенно девочки, от

кормилицы поступали или к иностранным нянькам, или к таким, которые говорили по-

русски, и каждое украинское выражение вменялось им в проступок и влекло за собою

наказание. Еще мальчики могли научиться по-украински, но девочкам предстояло много

труда понимать «по-мужицки», хотя ничто не мешало сохранять родной акцент и до

глубокой старости. В то время, кроме «Энеиды» Котляревского, которой девицам читать не

давали, на украинском языке были уже повести Квитки, «Полтава» и «Приказки» Гребенки,

имелись везде рукописные сочинения Гулака-Артемовского; но все это читалось как-то вяло

высшим кругом. Появление «Кобзаря» мигом разбудило апатию и вызвало любовь к

родному слову, изгнанному из употребления не только в обществе высшего сословия, но и в

разговоре с крестьянами, которые старались, и, конечно, смешно, выражаться по-

великорусски. Смело могу сказать, что после появления «Кобзаря» большинство принялось

за повести Квитки. В 1843 году Шевченко уже знали украинские паны; для простолюдинов

поэт и до сих пор остается неизвестным, хотя все произведения его доступны крестьянину и

доставили бы ему большое наслаждение. К этому же году относится и первая моя встреча с

Шевченком в Полтавской губернии. Был июнь на исходе. На Петра и Павла в одном

старинном доме у Т. Г. Волховской съезжались помещики не только из Полтавской, но из

Черниговской и даже из Киевской губернии, и празднество продолжалось несколько дней.

102

Дом этот был последним в своем роде; восьмидесятилетняя хозяйка его — явление тоже

невозможное в настоящее время, и потому читатель не посетует, если я очерчу слегка быт

знаменитой некогда Мосевки. 12 января день именин хозяйки и 29 июня, кажется, день

именин покойного Волховского праздновались со всевозможною пышностью; и в эти дни

собиралось в Мосевке до 200 особ, из которых иные паны приезжали в нескольких

экипажах в сопровождении многочисленной прислуги. Все это нужно было разместить и

продовольствовать. В последнее время хозяйка была почти слепая; страстная охотница до

карт, она уже не могла играть сама и только просиживала далеко за полночь возле игравших,

услаждая слух свой приятными игорными возгласами и утешаясь каким-нибудь казусом.

Старушка мало уже и помнила, зная только самых близких гостей, а о большой части

посетителей, особенно из молодежи, никогда и не слыхала; она не входила ни во что, и

прием гостей лежал на обязанности экономки и дворецкого. У последних люди поважнее

пользовались еще вниманием по преданию, но мы, номады, должны были размещаться по

собственному разумению и по утрам бегать в буфет добывать с боя стакан чаю или кофе.

Разумеется, четвертак, полтинник играли роль; но иногда гостей было так много,

беспорядок доходил до такого хаоса, что и подкупленные лакеи ничего не могли сделать для

своих клиентов. Но эти житейские неудобства выкупались разнообразным и веселым

обществом, которое с утра собиралось в гостиных комнатах, где дамы и девицы, одна перед

другой, щеголяли любезностью, красотою, изысканностью и роскошью туалета. Балы Т. Г.

Волхов-/105/ской были для Малороссии своего рода Версалью: туда везлись на показ самые

модные платья, новейшие фигуры мазурки, знаменитейшие каламбуры, и там нее бывал

иногда первый выезд девицы, которая до того ходила в коротеньком платьице и кружевных

панталонцах. Там завязывались сердечные романы, происходили катастрофы,

провозглашалась красота и установлялась слава танцоров и танцорок. Да, подобные балы

уже не повторяются, потому что теперь немного найдется охотников ехать за полтораста

верст с семействами на трехдневный пляс, да и вряд ли отыщется помещик, готовый

бросить несколько тысяч рублей на подобные удовольствия. Огромная, в два света, зала едва

могла помещать общество, хотя немалая часть гостей занимала другие комнаты и много

мужчин играло в карты по своим квартирам. Старинная мебель, цветы, прошловековые

зеркала и занавесы — все это при освещении и новейших костюмах, под звуки музыки

представляло необыкновенно интересный вид... И вдруг среди толпы разряженных дам и

расфранченных кавалеров является истопник в простой крестьянской одежде, в дегтяных

сапогах, с длинной кочергой и, расталкивая раздушенную толпу, отправляется к печке,

садится на паркете на корточки и, помешивая головни, понюхивает себе табак из рожка,