Воспоминания о Тарасе Шевченко

вынутого из-за голенища. Дождавшись флегматически времени, истопник полезет на

лесенку, закроет трубу и, сложив на плечо свои доспехи, отправляется обратно тем же

порядком, не обращая внимания на происходящее, как человек, добросовестно

исполнивший свою обязанность. Зимние балы были блистательны, но летние гораздо

веселее, потому что после танцев, на рассвете, общество выходило на лужайку перед домом,

уставленную цветами, гуляло по саду, и тут договаривались при блесках утренней зари те

речи, которые как-то замирали в душной бальной атмосфере. В описываемое время

встретил я в Мосевке С. А. Закревскую, которая тогда напечатала в «Отечественных

записках» свою «Институтку» и затронула в ней несколько лиц, обыкновенно посещавших

старуху Волховскую. Она же сказала мне, что ждали из Петербурга Гребенку, который, нет

сомнения, приедет в Мосевку. С Гребенкой мы были знакомы как воспитанники одного

заведения, и хотя он вьшел гораздо прежде меня, но мы жили с ним на одной квартире. Он

тоже в своих рассказах описал не одну личность из общества собиравшегося в Мосевке. В

особенности нападали они с Закревской на одну барыню, тип уже исчезнувший, известную

в Малороссии под именем всесветней свахи.

Общество собралось многочисленное. По протекции одного приятеля я имел комнатку

неуютную, но отдельную, так что, несмотря на неудобства, все-таки я был помещен лучше

103

многих. Помню, что после шумного завтрака я отправился к себе покурить и почитать.

Проходя мимо главного подъезда, я услышал голоса: «Гребенка! Гребенка!» — и

остановился. Евгений Павлович подъезжал к крыльцу в сопровождении незнакомца. Они

вышли. Спутник его был среднего роста, плотный; на первый взгляд лицо его казалось

обыкновенным, но глаза светились таким умным и выразительным светом, что невольно я

обратил на него внимание. Гребенка тотчас же поздоровался со мною, взял за плечи и,

толкнув на своего спутника, познакомил нас. Это был Т. Г. Шевченко. Последний знал меня

по стихотворному посланию к нему, напечатанному в «Молодике», и /106/ крепко обнялся

со мною. Дорожным надо было умыться и привести в порядок костюмы. Я пригласил их в

свою комнату. Гребенка скоро ушел вниз, а Тарас Григорьич остался со мною. Я упомянул о

своем стихотворении не из самолюбия, напротив, я считаю его слабым, но потому что это

было первое печатное заявление сочувствия и уважения украинца к народному поэту, и

Шевченко несколько раз произнес мне свое искренное «спасибі», которое, как известно всем

знавшим его близко, имело особенную прелесть в устах славного Кобзаря. Но недолго мы

разговаривали. Весть о приезде Шевченко мигом разлилась по всему дому, и квартира моя

вскоре наполнилась почитателями, приходившими познакомиться с родным поэтом. Пришел

и Гребенка, и мы отправились в залу. Все гости толпились у входа, и даже чопорные

барыни, которые иначе не говорили, как по-французски, и те с любопытством ожидали

появления Шевченко. Поэт, видимо, был тронут блистательным приемом, и после обычного

представления хозяйке, которая решительно не понимала, кого ей представляли, Шевченко

уселся в кругу дам в обществе С. Л. Закревской. Целый день он был предметом всеобщего

внимания, за исключением двух-трех личностей, которые не признавали не только

украинской, но и русской поэзии и бредили только Гюго и Ламартином. Скоро Шевченко

сделался как свой со всеми и был точно дома. Многие хорошенькие особы читали ему

наизусть отрывки из его сочинений, и он в особенности хвалил чистоту полтавского

наречия. Влияние этой чистой речи отразилось на его последних произведениях, а в первых

заметно преобладание заднепровского говора. После ужина одна веселая мужская компания

увлекла Шевченка в свои комнаты, куда услужливый буфетчик отпустил приличное

количество увеселительных напитков. Среди шумных тостов и приветствий Тарас подсел ко

мне и сказал, что он не надеялся встретить такого радушия от помещиков и что ему очень

нравились иные «молодиці і дівчата». Вообще он был в духе и не говорил иначе, как по-

украински.

Здесь надо сказать несколько слов о небольшом кружке, который овладел Шевченком.

Тесный кружок умных и благородных людей, преимущественно гуманных и

пользовавшихся всеобщим расположением, принадлежал к числу тех собутыльников,

которые, не находя ли деятельности в тогдашней среде, не успев ли отрешиться от юной

разгульной жизни, единственным наслаждением находили удовольствие похмелья и девизом

своим избрали известную латинскую пословицу «In vino veritas». Слабость эта, извиняемая

в дворянском быту, а в то время заслуживавшая даже особенную похвалу, не вредившая

никому, не мешала, однако же, членам упомянутого кружка быть приятными собеседниками

почти весь день, потому что они могли выпивать очень много и только уже вечером

нализывались до того состояния, когда язык прилипает к гортани и в глазах двоятся

предметы. Кружок этот носил название «общества мочемордия» вследствие того, что на

языке его не существовал глагол пьянствовать, а заменялся фразой «мочить морду», и

каждый удалой питух назывался «мочемордой» или, по крайней мере, имел право на это