Воспоминания о XX веке. Книга первая. Давно прошедшее. Plus-que-parfait

В июне 1950-го началась война в Корее. Опять все стало просто и понятно: на мирный, трудолюбивый народ демократической страны напали южнокорейские марионетки и американцы вкупе с другими империалистами, прикрывающимися лозунгами ООН. Привычное с 1941 года волнение, карта с флажками, страстное ежевечернее слушание сводок, азарт войны, ликование и горе: «И вся-то наша жизнь есть борьба». Это, как я теперь понимаю, было привычно-комфортным вариантом жизни, спрямленным, без утомительных нюансов, без мыслей о тяжелой жизни или о репрессиях — ведь война! Враги, кругом враги, а мы одни благородные и безупречные.

Здесь придется вернуться на два года назад.

То, что жизнь была не совсем такой, какой казалась из Ленинграда, стало чуть понятнее в Валдае, куда мы еще летом сорок девятого ездили к маминой приятельнице.

О Татьяне Иосифовне надобно рассказать подробно. Они с мамой нежно и преданно дружили с юности — вместе учились в театральном техникуме. Я не видел маму счастливее, чем в тот день, когда — примерно через год после конца войны — она узнала, что Татьяна (они называли друг друга всегда полными именами) жива.

Татьяна Иосифовна Ерманович. 1930-е

Татьяна Иосифовна детство провела в эмиграции — в Харбине. Как случилось, что и ее мать, и она сама остались на свободе, — не знаю, тем более что в тридцатые годы муж ее был репрессирован, а отец так и остался за границей. Сразу же после ареста мужа, не дожидаясь обычного в таких случаях исхода, она с матерью и двумя детьми уехала в маленький провинциальный Валдай. Вероятно, это их и спасло. Татьяна была энергична, много и охотно смеялась, в ее веселой и вместе болезненной худобе угадывались и отчаянная театральная беспутная юность, и нынешние лишения. Короткие седеющие волосы, наспех схваченные сзади гребнем, большой горбатый нос, редкие крупные зубы, полное небрежение к одежде. Она непрерывно курила дешевые папиросы, кашляла, шутила, рассказывала занимательные истории, в том числе и об эмиграции, старом Китае 1920-х годов. Знала тьму стихов, причем немало и люто декадентских, от которых я млел. Нынче такого уж никто не помнит (цитирую отрывки по памяти, насколько же поразил меня этот томный бред!):

Понедельник — это денди с синевою под глазами,
Понедельник — это мальчик, знавший спальни королев,
Для которого баллада умерла в мещанской драме.
Стал ты синим, понедельник, день кошмарно проалев.

Во вторник мне грустно, что я потерял понедельник,

Во вторник мне грустно, что женщин не знал я вчера,
Себя упрекаю: «Ничтожный, мечтальный (sic!) бездельник,
О, можно ли грусти и скуке дарить вечера!»
Во вторник всегда примитивны мечтанья эстета,
Во вторник свиданья обилием спорят с дождем,
По вторникам чуткие дамы не носят корсета,
И страсти во вторник не скажет никто «подождем!».
………….
В четверг голубой променад
в резном золотом паланкине,
Потом возвращенье назад
И чай в надушенной гостиной,
Варенье из роз, марципан,
Ликер из цветов незабудки,
И вот уж альковный капкан
Схватил голубую малютку.
Уродливый снят кринолин,
Рассыпался жемчуг подвязки…
В четверг у самих мессалин
Мечта о сапфировой сказке.
………….
Абсентные глаза, иллюзия Парижа,
Две рюмки красоты, в которых изумруд,
По пятницам всегда душа к Уайльду ближе,
По пятницам в душе желание причуд…

Сочинил все это поэт Сергей Алымов, написавший в советское время слова для множества официальных и триумфальных песен, среди которых и песни о Сталине, и «Вася-Василек»…