Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait

Россия оказалась такой, что и Радищев бы испугался. Прелестные волжские города чудились обшарпанными декорациями самих себя. Пустота магазинов и даже рынков, озлобленность людей, нищета, рвущаяся из-за каждого угла. Улицы Костромы, о прежнем веселье и богатстве которой легко можно было догадаться по горделивым лабазам, могучим особнякам, обилию ампирных фасадов, уже к исходу дня пугающе пустели, словно все прятались, боясь неведомых маньяков, и маленький нахальный Ленин, поставленный на гигантский пьедестал, предназначенный прежде для памятника трехсотлетию Романовых, царил над совершенно безлюдным, густым, прекрасным, но мертвенным парком. Зато в киоске мне удалось купить номер, кажется, журнала «Волга» с сенсационной публикацией отрывка из «Других берегов» Набокова. Журналы тогда были необычайно красноречивы. До сих пор я храню номер «Огонька», на обложке которого — рисунок, изображающий Ленина, говорящего по телефону, а на последней странице — первая после революции публикация гумилевского цикла «Капитаны», который я знал наизусть (мама читала мне эти стихи еще в Черной), но напечатанными увидел их лишь на шестом десятке.

До Нижнего Новгорода (еще Горького тогда) пассажиры продолжали маяться отсутствием спиртного. В Горьком народ накупил бутылок, ночью громко пели и еще громче блевали. В музее был выходной день, меня в качестве столичной титулованной штучки пустили. Мой визит, однако, событием не стал. Директор нервно и невежливо извинился — беседовать со мной не сможет, сегодня в музее Егор Лигачев встречается с местной интеллигенцией, надо «выбить» где-то туалетную бумагу — в нужнике она отсутствует. По улицам валили толпы вдребезги пьяных и страшных десантников — был их ведомственный праздник, и милиция опасливо таилась в подворотнях. Впервые увидел я испуганных милиционеров. А ведь в городе был Лигачев. Империя ощутимо пошатывалась.

В маленьких превосходных музеях приволжских городов коллеги показывали мне вещи мирового класса — я видел картины Кандинского, и не только его, спрятанные на шкафах от еще лютовавшего начальства.

Видел и Мамаев курган. Адская степная жара в мемориале сгущалась до смертельной одури. Караульные солдатики стояли в полной парадной форме, с галстуками и карабинами. Специальный офицер расстегивал им воротнички и вытирал пот казенным полотенцем. Вероятно, это почиталось с точки зрения воинского артикула более эстетичным и целесообразным, чем летняя легкая форма. На улицах к автоматам с газированной водой цепочками были прикреплены (прикованы!) даже не стаканы — майонезные банки.

В Астрахани, озверев от пароходной пищи, я вошел в необычно пустое и чистое кафе, прохладное и сумрачное после раскаленной душной набережной. Веселые вязаные салфетки украшали лакированные столики, нож и ложка справа, вилка слева. Небесполезно напомнить, что в советские времена в кафе или ресторан попасть удавалось редко. «Закрыто на мероприятие», «Мест нет» — самая обычная вывеска, столовые к тому же имели пикантное обыкновение закрываться «на обеденный (!) перерыв», а если же и удавалось пробиться внутрь, то «столик не обслуживается», а в лучшем случае — «Зачем это вы сели за свободный столик, сядьте туда, где уже сидят, там и заказ примут». Потом бесконечное ожидание, дремучее хамство, даже ненависть официантов, надменное презрение к тем, кто не заказывает выпивки. Зато — недорого. Затраты душевные и временные в расчет не принимались.

А здесь двери приветливо открыты, народа нет, чистенькие официантки в крахмальных наколках «под кокошники» скучали в уголке. Я спросил меню, его не было. «А что у вас есть?» — еще разнеженный надеждами и аккуратной пустотой, спросил я. «Ничего», — ответили мне еще приветливо. Я стал допытываться, что же можно выпить или съесть, и тут официантка наконец стала обычной советской официанткой. «Нет, девочки, — сказала она, — он, наверное, турист. Говорят вам, мужчина, у нас нет ничего!»

Не столько униженный (к этому в советском общепите мы давно привыкли), сколько растерянный, я задал последний идиотский вопрос: «Так зачем же вы здесь стоите?» С непередаваемым достоинством и сарказмом официантка отрезала: «А мы, между прочим, на работе!» Ответ был емок и многозначен. Подчеркивалось, что она — в отличие от меня — не дурью мается, а работает, что я — глупый турист, не понимающий заведенного порядка вещей, а главное, что последнее слово — за ней, в чем она была, вне всякого сомнения, права. Я умылся кровью и поплелся на теплоход.

Ужасна была эта раскаленная Астрахань, с вонючим рынком, почти таким же пустым, как кафе «Лотос», с синим, по-моему конским, мясом, облепленным мухами, и гниющими овощами. И там же, в Астрахани, прекрасный музей, замученные сотрудники, директриса, которая сама водила экскурсии, поскольку экскурсоводов забрали на рыбный завод.

И Чебоксары с каким-то колоссальным, пугающим своим циклопическим убожеством оврагом через весь город и новой скучной галереей за рекой…