Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait

И снова бульвар Сен-Мишель, 68, прохладно-ласковое свидание с «тетей» Мэри. Получасовая встреча с торопившимся куда-то Ефимом Григорьевичем Эткиндом. А вечером Жерар Тронель, мой приятель-математик, у которого я жил в начале восьмидесятых, показал мне Forum des Halles — после Помпиду громоздкое это сооружение показалось надуманным, холодным, хотя и дерзко-великолепным — и угостил меня гамбургером в парижском Макдоналдсе, что тоже было в диковинку, хоть и невкусно.

^{Башня Монпарнас. Фотография автора. Конец 1980-х}

^{Музей Орсе. 1988}

«Ваш приезд нам очень выгоден», — сказал мне Монсель за первым же официальным завтраком в ресторане «Les Ministéres» на той же рю дю Бак (бесстыдно-изысканный шик под ар-нуво, красный бархат диванов, томные узоры на матовых стеклах, устрицы в шуршащем льду, прохладное шабли, неслышные официанты, роскошные сыры, меню в кожаных переплетах). Учитывая роскошь завтрака, стоимость гостиницы, обозначенную на афишке в комнате, и полученные мною командировочные, я решил, что мой хозяин мне льстит или шутит. Ничуть не бывало. «Когда приезжал ваш директор, — объяснил Монсель, — приходилось платить переводчику тысячу франков в день; кроме того, вечером на высокого гостя нападала тоска. Мы предлагали ему билеты в театр, даже в „Комеди Франсез“, но он мялся и просился посмотреть что-нибудь „более французское“, иными словами — стриптиз, конфиденциально, но с переводчиком и за счет фирмы. А работы у нас не было никакой».

^{Лувр, осень. Фотография автора. Конец 1980-х}

Впрочем, роскошные приемы русских гостей, как я вскоре понял, не стоили самому Монселю ни сантима, все оплачивала фирма, даже угощение жены издателя. Поэтому прощальный обед в ресторане «Сьель де Пари (Ciel de Paris)» на 64-м этаже Монпарнасской башни я съел без особого смущения.

А главное — опять Париж, опять это ощущение случайного счастья и обязательной горечи последнего свидания. Ведь и тогда, на исходе 1988 года, и в голову не могло прийти, что вскоре заграничный паспорт люди будут получать по собственному желанию, что не будет «инстанций», комиссий, «решений», что поездка за границу станет только вопросом денег.

Самое удивительное в ту поездку — музей Орсе.

Шесть лет назад французские коллеги показали эту стройку, планы, проекты, и все же музей оказался неожиданным. Тогда не было еще ничего подобного, я, во всяком случае, ни о чем подобном не знал. Впервые увидел я не только превосходную, красивую, красноречивую экспозицию, но музей иного времени, музей, где не просто показывались шедевры, но читалась драма искусства, его контекст, проблемы, реальная судьба. Музей Орсе поражал именно тем, что показывал не мозаику шедевров, а реальную историю культуры, и надоевшее, слишком модное слово «контекст» обретало здесь реальный смысл. Со страстью относительно молодого музейщика (в Русский музей я поступил в 1982-м) я рассматривал, как устроена система подвески, вся технология экспозиции, незаметная, когда она хороша, и чудовищно лезущая в глаза, когда она, как у нас, несовершенна.

…В самом деле, у меня начиналась «другая жизнь». Через полтора месяца — опять «заграница», я улетал в Братиславу. Вместе с моим коллегой по Русскому музею, реставратором Михаилом Георгиевичем Малкиным, отличным спутником и добрым товарищем по суетным дорожным бедам, мы везли в Чехословакию выставку автопортретов и портретов русских и советских художников. Правда, при тех политических событиях, которыми были заняты и Союз, и ЧССР, вся эта выставочная программа развивалась лишь по инерции и мало кого занимала всерьез. Тогда перемены у нас опережали перемены в Чехословакии — тамошние твердокаменные коммунисты еще брежневского призыва, как бульдоги, держались за власть, страх порождал жестокость: там-то знали, на что еще с 1968 года способен их народ, а на русские танки надежда была теперь так себе.

Тридцатого октября на чешском Ил-68, украшенном красно-белыми вензелями «ČSA», отяжелевшие от жирных кнедликов и пльзеньского пива, которыми изобильно потчевали нас на борту «летушки» (стюардессы), мы прилетели в Братиславу.

В полутемном аэропорту пограничники проштемпелевали наши паспорта с видимым неудовольствием: нас не любили и на старый лад — как душителей чешской свободы, и на новый — как возмутителей спокойствия в болотистом коммунистическом стане. По краям летного поля знаками неясной тревоги угадывались силуэты бронетранспортеров с расчехленными пулеметами.

Нас никто не встретил — социалистический бардак был здесь не меньшим, чем у нас. Но поскольку нам выдали и обменяли много крон, мы, не пожалев денег на такси, доехали до какого-то музея и тут впали в отчаяние. Темно, пусто, все закрыто. Из музейной проходной чудом дозвонился я до директора, он приехал на машине, поселил нас в фешенебельной гостинице, накормил шикарным ужином (впервые попробовали мы знаменитой боровички и чудесного словацкого вина), и уснули мы знатными путешественниками.