Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait

Посольство — жутковатый, вывернутый мир. Десятки служащих жили и работали, не выходя за его стены: в Париж не пускали, очень редко — экскурсии на автобусах. Провинциальные главным образом дамы мрачно перелистывали каталоги, злобно завидуя тем немногим, высшим, кто обладал правом выхода. На дворе пахло советской столовой. Я поинтересовался: неужели привозят наши продукты? Мне объяснили — продукты французские, но в посольской школе готовят так, что запахи получаются советские…

Было 23 февраля — мой день рождения, в посольстве же, естественно, отмечали День Советской армии. «Сходите пока на прием, — сказали мне, — посол с генералами и сейчас ничего не подпишет». Прием был по заведенному тогда в Союзе обычаю, то есть по раннему времени почти безалкогольным. Мартини представляло собою самый крепкий напиток, и иностранные военные мучились, глотая икру и стерлядь «помимо водки» (Ильф и Петров). Я увидел парад всех на свете униформ, причем эполеты, галуны и аксельбанты представителей «банановых» республик решительно затмевали скромную респектабельность офицеров НАТО. Вокруг стола происходила вежливая давка. Двухметровый американец, чьи серебряные полковничьи орлы решительно меркли перед золотыми пагодами на огромных эполетах ненатурально крошечного экзотического генерала, снисходительно доставал чиновному малышу ломти осетра с недоступного тому блюда, стоявшего в середине стола. У дверей представлял Отечество заместитель нашего военного атташе — рослый полковник, объяснявшийся с иностранцами на беглом и грамматически правильном французском языке, но с таким опереточным акцентом, что мне в первую минуту показалось: он кого-то дразнит или рассказывает анекдот. Как говорил (если говорил вообще) сам атташе, услышать мне не довелось.

А вечер этого дня — своего рождения — я отпраздновал у новых приятелей.

В ту поездку я впервые начал знакомиться с нашими художниками-эмигрантами. К тому времени это уже не почиталось преступлением. И первое же знакомство, скорее даже случайное, привнесло в мою тогдашнюю парижскую жизнь существенные перемены.

^{C Гарри Файфом. 1989}

^{Симона Файф. 1989}

Живописец Тугрул Нариманбеков, с которым мы случайно познакомились в ресторане московского Дома художников на Гоголевском бульваре (о великая судьбоносная сила совместного российского застолья!), узнав, что я еду в Париж, дал мне телефон своего тамошнего приятеля — архитектора, уехавшего во Францию еще в 1972-м с женой-француженкой. Уехавшего, перенеся неизбежные в ту пору унижения, прорвавшись сквозь мыслимые и немыслимые преграды. Я искал общения, было одиноко, я позвонил Гарри Файфу, он добродушно пригласил меня к себе. Когда я подходил к дому 42 по улице Шато д’О, что неподалеку от Восточного вокзала, хлестал зимний, смешанный со снегом дождь. Меня окликнули — Гарри сказал, что узнал «богемного человека» по бородке, но, боюсь, меня выдало дикое для Парижа сочетание дубленки и шляпы. Так или иначе, мы познакомились еще на улице.

Гарри Файф — миниатюрный, сухой, энергичный, похожий на фаюмские портреты темным блеском затейливо прорисованных глаз и черной, с эффектной проседью, бородой. Его жена — тоже художница — Симона, величаво полная, в непременной широченной кофте из скромно-изысканной ткани, медлительная, приветливая. Люди, прежде всего, совершенно естественные, по-российски беспорядочные и по-французски работоспособные и, каждый по-своему, высокоодаренные. Квартира в доме, старом, как Париж, с подлинными средневековыми балками в потолке, где Гарри в свойственном ему суперсовременном стиле начал обустраивать интерьер, так и осталась «долгостроем»: бесподобного дизайна дверные ручки двадцать первого века соседствовали с готическими балками, недостроенными перегородками и нераспакованными картонками с домашним скарбом. Вечное обновление, так похожее на советскую жизнь.

У нас с Файфами случилось нечто вроде любви с первого взгляда: казалось, что знаем друг друга с детства, что обо всем одинаково думаем и отлично друг друга понимаем. Любовь с первого взгляда, как известно, редко кончается долгим и радостным браком, потом случалось всякое, но первый год нашего знакомства был отмечен пылким и счастливым дружеством. Когда наступила пора мне съезжать из роскошного отеля, Файфы взяли меня к себе, и не раз еще случалось мне пользоваться их гостеприимством. Я жил в их веселом, не по-французски безалаберном, хлебосольном доме легко и тепло, мы много и вкусно ели, а в перерывах, тоже совсем не по-французски, пили чай («Тшай, тшай!» — звала Симона, она любила развлекать нас с Гарри своим смешным русским языком) с огромным количеством шоколада.