Воспоминания о XX веке. Книга вторая. Незавершенное время. Imparfait

Время неслось в судорожном ритме плохого, но романтического и искреннего детектива. На исходе зимы уже шли предвыборные дебаты (дебаты!), и не «кремлевская сотня»[25], безальтернативно шедшая на депутатские скамьи, казалась нам удивительной, а то, что хоть и не всех, но мы будем именно выбирать!

Но сенсацией — для моего, по крайней мере, сознания — стал не процесс выборов и не их результат, а первое заседание Съезда народных депутатов.

Двадцать пятого мая мы делали экспозицию в залах корпуса Бенуа, была какая-то спешка, из музея не выйти. У кого-то из наших такелажников оказался маленький приемник. Шла прямая трансляция съезда, поначалу никто и не думал прислушиваться — уже отзвучал гимн, привычные «единогласно» и «шумные аплодисменты, переходящие в овацию».

Вдруг сломалось что-то в обыденном ритме советской официальности, мы услышали: хлопают не все, а Горбачева — перебивают.

Кто спустя столько лет испытает то потрясение, что испытали мы в 1989-м! Такого никто и никогда не слышал, а если кто и слышал о спорах во ВЦИКе 1920-х годов, то старался не вспоминать. В Кремлевском дворце происходило что-то похожее на склоку в Союзе художников. С той разницей, что над любой организацией оставались партия и начальство, всегда способные «навести порядок». А здесь — перебивали председателя Верховного Совета и генсека, самого главного начальника, выше которого не было!

Именно тогда и начался телевизионный гиньоль, за которым мы следили часами и месяцами, спектакль, где смешались шекспировские страсти, действительно исторические события, мелкая борьба самолюбий, благородные порывы, демагогия, отвага, наивность, подлость, холодный расчет, — спектакль, в котором далеко не сразу борьба ушла в глубокое подполье, где вовсе не скоро якобинские страсти сменились жесткими и циничными математическими выкладками.

Никогда так много не смотрели телевизор. Съезд, потом Верховный Совет. В Ленинграде — «Пятое колесо», «Шестьсот секунд». Ведь единственной официальной информационной программой оставалось «Время», российского телевидения не существовало, и наше петербургское провинциальное вольнодумство казалось чудом. Информацией восполнялось отсутствие всего остального, даже водки и сахара, на которые начинали вводить талоны, и сигарет, за которыми выстраивались длинные очереди (уже торговали «бычками» — окурками!), информация была пищей, наркотиком, забавой и надеждой. Каждый сюжет на съезде воспринимался и пересказывался то как смешной и рискованный анекдот, то как античная трагедия, то как чудовищная пошлость — и все было правдой.

Наверное, на съезде были герои, о которых никто уже не вспомнит, — инженер Александр Митрофанович Оболенский, во имя номинальной альтернативности выдвинувший себя в соперники Горбачева, Алексей Казанник, снявший свою кандидатуру ради Ельцина, и эти десятки рвавшихся к микрофонам людей, мелькнувших, выкрикнувших что-то, быть может и благородное, но забытое навсегда историей. Межрегиональная группа — Сахаров, Афанасьев, Попов — первая реальная «парламентская оппозиция», требовавшая отмены «шестой статьи» (правления КПСС).

Нелепо было бы приниматься за описание событий, многократно описанных, ловлю себя на невольном желании подменить трудный рассказ о себе пересказом внешнего. Фокус, однако, в том, что это внешнее незаметно вбирало в себя и внутреннюю жизнь.

Сколько всего вместилось в этот год — 1989-й!

В сентябре — странная, призрачная поездка в Тбилиси на Конгресс AICA.

Последнее в моей жизни «мероприятие», выдержанное в бессмысленно-помпезной советской стилистике. Было «зафрахтовано» два самолета. Ту-154, как известно, самая шумная машина «Аэрофлота», но уже через полчаса после взлета моторы слышны не были. Разливали quantum satis водку, виски и шампанское, все напились до зеленых чертей и на разных языках весело перекрикивали друг друга. К моменту пролета «над хребтом Кавказа» пассажиры нетерпеливо переминались в очереди в уборную и красот не созерцали. Раскисших и радостных участников конгресса погрузили в автобусы и повезли по городу, потом все оказались в мастерской уже тогда знаменитого и сказочно богатого Зураба Церетели, давно специализировавшегося на приеме целых делегаций. Помимо нового легкого застолья с поросенком, произошло одаривание гостей вином с собственных виноградников. Я вспомнил анекдот послевоенной поры: писатели, вернувшиеся с юбилея автора «Витязя в тигровой шкуре», на вопрос, «что там происходило», отвечали: «Что-то пили, что-то ели, что-то Шота Руставели».