Воспоминания об Аверинцеве. Сборник.

Представьте атмосферу общения молодых с великим мыслителем Лосевым. За чаем они горячо обсуждают различия католицизма и православия. Тахо-Годи уточняет: “Оба философствовали в богословии и музыке, стали тонкими ценителями изысканной поэзии, для обоих немецкая культура была родной почвой, с ее романтиками, Гете, музыкой, философией — старой и новой”. Молодой Аверинцев в то время написал для “Философской энциклопедии”, как и Лосев, несколько статей по богословским проблемам. Но многое тогда писалось в стол, без надежды опубликоваться. Зато писалось с полной выкладкой, и “было неважно, когда это выйдет в свет: сейчас или через десять лет”.

Сергей Сергеевич родился в трагичном 1937-м. Его высказывания о суровости времени точны и афористичны: “Человек в конце ХХ века находится в ситуации утраченного места. А когда нет места — нет и тонуса, нет дерзости, бунта, мятежа”. Он отвергал привычные жалобы на трудные времена: “И я говорю не о тяжести времени сегодня, а о тяжести ответственности каждого, о том, что необходима совершенно новая требовательность к себе”. Несмотря ни на что, оставалось и остается нам всем “первичное — небо над головой, земля под ногами”.

Аверинцев вспоминал, как он однажды предложил издательству свои переводы псалмов. Рядовой сотрудник ответил без тени юмора: “Напечатаем, если ни разу не будет упомянут Бог и все связанное с Израилем”. Отказывали самым изощренным образом. А сейчас у нас может быть опубликована любая ересь, любая безответственная глупость. В условиях гласности Аверинцев заставил себя писать иначе: “Теперь я могу договаривать все до конца, не могу позволить себе ни намеков, ни просветительской пространности. Но необходимость договаривать все до конца подразумевает и необходимость додумывать все до конца”.

Как никто другой, академик Аверинцев осознал кризис культуры. Да и ее понимание расходится с нашим банальным представлением о ней: “Я вообще не очень люблю слово “культура”. По-латыни оно означает “возделывание”, значит, воспитание, но не в утилитарном, не в резонерском смысле. Возделывание ума, души, духа… Нынче же это слово означает некую совокупность продукции искусства, науки, философии и так далее. Сейчас я вижу скорее кризис идеи воспитания. Максимилиан Волошин говорил, что злейшее насилие над человеком — это его воспитывать. И мы наблюдаем злейшие плоды попыток тотального перевоспитания человека”.

До 97-го года он преподавал еще и в Свято-Филаретовском православно-христианском институте. И неизменно учебный год начинался его словами, обращенными к студентам всех курсов. Работая в Вене, Сергей Сергеевич приезжал в Москву и всегда приходил в храм Успения Пресвятой Богородицы в Печатниках, где молился вместе с настоятелем и своим другом о. Георгием Кочетковым. Когда сюда пришла печальная весть о кончине Сергея Сергеевича, преподаватели и студенты собрались в часовне института. Они прослушали запись последней его проповеди и помолились за упокой души новопреставленного.

Я попросила близких друзей Аверинцева, двух академиков РАН, рассказать, что поражало их в личности Сергея Сергеевича.

Григорий БОНГАРД-ЛЕВИН:

— Сергей Сергеевич — человек исключительной духовной чистоты и честности. Он был искренним, как ребенок. Ему открывались такие тайны русской словесности, античной и византийской мудрости, которые были подвластны только ему. Аверинцев — подлинный мастер слова. Он был увлечен творчеством поэта и философа Вячеслава Иванова. Названием его книжки стали слова Иванова: “Скворешниц вольных гражданин”. Таким был и сам Аверинцев.

К слову, свою последнюю статью — “К пониманию начальных слов Евангелия от Марка” — Аверинцев опубликовал в академическом сборнике “Scripta Gregoriana”, посвященном 70-летию Бонгард-Левина.

Михаил ГАСПАРОВ:

— Аверинцев хорошо понимал, что слово “филолог” значит “любящий слово”. Однажды он сказал: “Жалко, что нам не хватает объема души, чтобы любить всякое слово”. Вы знаете, что в гуманитарных науках можно соблюдать и строгую научность, а можно и апеллировать к чувству и вкусу. Аверинцеву приходилось читать лекции, писать статьи и книги, опираясь и на то, и на другое — и на доказательность, и на убедительность. И популярность свою он приобрел больше тем, что умел говорить о тонком и неуловимом так, что слушатели это воспринимали и понимали… Он знал несколько языков и, естественно, читал лекции на языке своих студентов.

— Михаил Леонович, Аверинцев показывал вам свои стихи?

— Показывал очень редко.

— Вы знаете какие-то подробности о болезни Сергея Сергеевича?

— У него смолоду болело сердце. В юбилейном возрасте ему сделали двойную операцию — на сердце и на печени. Он в шутку говорил, что не зря эта тяжелая процедура совпала с кельнским землетрясением.