Воспоминания петербургского старожила. Том 1

– Сегодня утром у меня был очень молодой человек, некто Николай Васильевич Гоголь-Яновский, кончивший курс в Безбородкинском лицее в Нежине, почти одновременно с Н. В. Кукольником. Он живет в Петербурге уже несколько годов и состоит на службе в Департаменте уделов. В «Литературной газете» была с подписью его имени статья в прозе «Женщины»[647], вещь замечательная![648] Кроме того, он писал и печатал стихи, даже какую-то поэму[649], да только этот род литературных занятий не был ему удачен и благодарен. Он теперь стал испытывать себя, по совету друга и благодетеля моего В. А. Жуковского и боготворимого мною поэта А. С. Пушкина, в сочинениях вальтер-скоттовского закала, описывая в очерках, повестях и рассказах знакомый ему малороссийский быт, и таким образом создалась вот эта книга господина Гоголя: «Вечера на хуторе близ Диканьки, сочинения пасечника Паньки Рудого». Сегодня автор принес мне эту книгу свою, с письмом от Александра Сергеевича Пушкина. Пожалуйста, кто-нибудь потрудитесь прочесть это письмо вслух: у меня эти дни глаза что-то не совсем в порядке.

При всем том, что Воейков старался дипломатничать и разыгрывать пред всеми нами роль человека, совершенно равнодушного к вниманию, оказанному ему такою славною и громадною знаменитостью, каков был тогда Пушкин, не нужно было быть слишком проницательным, чтобы не видеть ясно, как письмо это не только радовало, но [и] восхищало мелочного Воейкова, сильно придерживавшегося русской нашей страстишки преклоняться во прах пред всяким светилом, ежели это светило или богато, или чиновно, или знатно, или находится под могучею протекцией высшей власти.

Письмо Пушкина прочел Якубович, читавший очень отчетисто и приятно. Вот это письмо:

Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! Какая чувствительность! Вот это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда сочинитель вошел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики начали прыскать и фыркать, зажимая рот рукой. Фактор объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу. Мольер и Фильдинг, вероятно, были бы рады рассмешить своих наборщиков. Поздравляю публику с истинно веселою книгой, а автору сердечно желаю дальнейших успехов. Ради Бога, возьмите его сторону, если журналисты, по своему обыкновению, нападут на неприличие его выражений, на дурной тон и пр. Пора, пора нам осмеять Les Précieuses ridicules[650] нашей словесности, людей, толкующих вечно о прекрасных читательницах, которых у них не бывало, о высшем обществе, куда их не просят, и все это слогом профессора Тредьяковского.

Прочитав это письмо, Якубович объявил, что не нужно для этой книги иной рецензии, как напечатание этого письма, потому что, прибавил он, когда кто так счастливо начинает свою литературную карьеру, под покровительством таких крестных папенек, каковы В. А. Жуковский, А. С. Пушкин и П. А. Плетнев[651] – зачем хлопотать о мнении журналов?[652]

– Ежели бы вскоре, как это и возможно, – вставил свое мнение почти всегда немой Аладьин, – потребовалось второе издание этой книги, то я принял бы его на свой счет и еще заплатил бы щедро автору, в случае, когда бы автор дозволил, с разрешения Александра Сергеевича и Александра Федоровича, тиснуть в объявлениях об этой книге письмо, сейчас нам прочтенное.

Это заявление Аладьина заставило невольно многих улыбнуться, а Александр Федорович даже не утерпел и сказал со своим волчьим смехом:

– Известное дело, вы Штиглиц!

Карлгоф, куря манильскую сигару, склонился на стол и перелистывал книгу Гоголя.

– Однако, – сказал он, – вот тут знакомая повесть, которую я читал в «Отечественных записках» П. П. Свиньина, «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купалы»[653].