Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Со второй половины 1826 года город Орел, как известно, несколько раз горел и, как небезызвестно, совершенно перестроился и вполне изменил свою физиономию, с какою я его знал за 45–47 лет перед сим. Тогда там, в Орле, близ «шеншинского дворца», в котором я жил у прадедушки, представлявшего собою каменную постройку, огромную, длинную и довольно неуклюжую, с широчайшим балконом, против дома дворянского собрания[900], на том самом месте, где теперь высятся здания Бахтина кадетского корпуса, ныне преобразованного, вероятно, в военную гимназию[901], была целая худо вымощенная, обросшая травою степь, под наименованием Каменской площади, обстроенная многим множеством серых с красными крышами и белыми колоннами тогда уже очень не новых и полинялых одноэтажных строений, принадлежавших тогдашнему орловскому вельможе графу Сергею Михайловичу Каменскому. Здесь, в этих зданиях, помещался театр, известный тогда во всей России под названием Театра графа Каменского[902]. Театр этот доставлял немалое удовольствие орловцам, хвалившимся тем, что они, не в пример другим губерниям, имеют-де «свой» собственный, доморощенный театр, привлекавший к себе посетителей не только из уездов Орловской губернии, но и из городов окрестных губерний, не имевших «своих собственных» театров, а пробавлявшихся театрами крайне невзрачными, устроенными в домах, не специально выстроенных для зрелищ, и содержимыми какими-нибудь антрепренерами-горемыками, нанимавшими труппы на медные гроши и не имевшими никакой мало-мальски приличной обстановки. Был, правда, около того же времени, говорят, истинно изящный и блестящий театр, поглотивший громадное состояние своего владельца, некоего курского Креза, местного помещика Анненкова[903], да только театр-то этот, имевший декорации, костюмы, машины, музыку и проч. не хуже, как в императорских или, как тогда говорили, «придворных» театрах, был далеко не для всех курчан доступен, потому что находился в подгородном имении владельца, не допускавшего к себе без разбора всех и каждого, да и то как гостей, безвозмездно, между тем как в Орле театр был публичный и зала его состояла из нескольких десятков двухъярусных лож с галереею в виде амфитеатра и из партера в несколько десятков рядов кресел, стульев и даже скамеек, при полудюжине, кажется, бенуарных гнезд вместо лож. Все эти места предоставлялись публике за деньги: ложи, помнится, от 10 до 7 рублей, кресла и прочие места – от 5 до 1 рубля, если не ошибаюсь. Помню только, что представления в театре графа бывали три раза в неделю: по вторникам, четвергам и воскресеньям[904]. Ежедневные сборы, помнится, доходили до 500–600 рублей ассигнациями за раз, т. е. в неделю театр давал от 1500 до 1800 рублей ассигнациями, и эта сумма, конечно, могла бы изрядно вознаграждать крепостных тружеников – артистов и артисток. Но, к сожалению, эти деньги доставались не им, а их хозяину, состояние которого в то время было сильно потрясено бесчисленными долговыми обязательствами, скупленными одним орловским богачом Г[лазуновым][905]. Этот богач Г[лазунов], говорят, происходил из наинижайших и наичистокровнейших так называемых сутяг-подьячих с приписью[906], которых так превосходно изобразил Капнист в своей комедии «Ябеда». По поводу вот этой-то самой комедии, игранной некогда на орловском театре всего только один раз и исполненной действительно весьма отчетливо и разумно актерами, хорошо знакомыми с привычками и бытом крапивного семени, произошла некоторая, как сказывали мне орловские старожилы, история, в силу которой кредитор-подьячий, задетый за живое многими резкими намеками сильно сатирической пьесы, особенно словами застольной песни подьячих, восклицавших навеселе:

И зачем привешены нам руки,
Как не затем, чтоб брать, брать, брать?[907]

а равномерно тем, что талантливый актер Козлов, исполнявший в комедии роль главного взяточника, имел парик с лысиною, необыкновенно похожею на лысину господина кредитора, который настоял на том, чтобы пьеса эта была окончательно снята с орловского театра и чтобы буфетчик Пахомка Козлов был наказан на конюшне розгами за то, что осмелился копировать его. Граф Сергей Михайлович соизволил привести в исполнение, говорили тогда в Орле, и то и другое требования своего старого кредитора.