Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Однако надобно познакомить читателя несколько поподробнее с этим графом Сергеем Михайловичем Каменским, которого я в первый раз увидел в августе месяце 1826 года, когда его сиятельство сделал визит Василию Петровичу Шеншину, в намерении посмотреть на отправлявшегося в морскую кампанию, для защиты греков от турок[908], морского штаб-офицера, еще очень не старого, т. е. моего отца. Граф С. М. Каменский родился, как видно из его биографии, составленной по его формуляру, в 1770 году, следовательно, тогда ему было 56 лет от роду. Он не отличался ни сановитостью, ни красотою, ни изяществом манер, был довольно толст при росте меньше среднего, неуклюж, сутуловат, очень лыс, с клочками темных, полуседых, густо напомаженных волос, с косыми глазами, аляповатым носом, с отвислыми, влажными губами и с лицом кирпичного цвета, почти как у краснокожих индейцев, о которых я тогда только что читал интересные рассказы знаменитого Купера в его «Могиканах»[909]. На графе был белый, крепко накрахмаленный галстух и белый жилет пике, при широком фраке светло-василькового цвета с серебряными пуговицами, т. е. такого цвета, какой в Петербурге уже давно вышел из моды, будучи заменен синим Marie-Louise или aile de corbeau[910], равно как темно-коричневым, бутылочным и аделаид[911] с красноватою искрою, так как черный цвет еще тогда не вступил в права гражданства столичных мод и употреблялся только при трауре или в ученых собраниях. Всего более поразило меня, когда я в гостиной В. П. Шеншина, сидя в сторонке, рассматривал этого важного гостя, это обилие орденских знаков, какими он был покрыт: по белому жилету струилась ярко-красная, без полос, лента; на шее были ордена: белый георгиевский и темно-красный владимирский, оба огромных размеров; по груди к фраку прикреплены были звезды серебряные и из них одна вся в брильянтах, но всего заметнее была четвероугольная золотая звезда. В левую петлицу фрака была вдета маленькая золотая шпага, вся осыпанная брильянтовой пылью. Виднее же всего этого на полосатой черно-желтой ленте колыхался пребольшой осьмиугольный золотой базарджикский крест с какою-то черною на нем надписью[912]. Вот по поводу-то этого самого креста, я помню, отец мой спросил графа:

– Позвольте узнать, ваше сиятельство, какой это крест с надписью: «За Базарджик»? Мне как-то не случалось видеть его.

– Немудрено, что не видали, у вас там, в Петербурге, – сказал граф с какою-то самодовольною и, как показалось мне, не очень умною улыбкою. – Орден этот из чистого золота имел только брат мой, Николай, что был главнокомандующим и умер в 1811 году, да имею я, бравший в 1810 году, при покорении Силистрии, город Базарджик, страшно укрепленный[913]. Когда вы вчера сделали мне визит, то не застали меня дома, к сожалению, а то я принял бы вас в моей парадной гостиной, украшенной огромною, сажени в три картиною, изображающею взятие «мною» Базарджика приступом. Я на картине написан, как был на деле, на белом коне со шпагою в руке, среди пушечного и ружейного огня. Это был сущий ад!.. Турки защищались отчаянно, наши гренадеры, была секунда, будто пошатнулись; но я был близко, шпоры дал, несусь вперед, кричу: «Гренадеры! За мной, вперед! Ура!», и – вы сами бывали в делах: все зависит от главного начальника, а брат мне поручил базарджикский приступ, и не прошло полчаса, русское знамя водружено было на стенах турецкой цитадели, и… Но извините, мне пора домой, мое почтение, прошу любить и жаловать и меня не оставлять вашими посещениями.

Сказав это, очень поспешно, граф уже был в передней, быстро пройдя по гостиной и по обширной зале, не кланяясь гостю, появившемуся в этот момент в гостиной и имевшему крайне непривлекательный вид злого, насмешливого сатира. Гость этот был орловский житель и помещик Павел Николаевич Г[лебо]в[914], острый и даже более чем острый, очень злой язык которого памятен всем орловским старожилам, из которых многие боялись его чрезвычайно и, обыкновенно говорливые, при нем делались, словно по влиянию чародейства, скромны и молчаливы. Г[лебо]в в то время был лет сорока и имел лицо красно-сизое, рябое с огромным носом вроде индючьего нароста. Рост и глаза его узкие, мышиные, всегда изображали злую усмешку, а язык его не умел почти ничего сказать без колкости и эпиграммы, которые иногда он отпускал и в стишках более или менее топорного закала. Принадлежа к многочисленной касте русских помещиков, обремененных долгами, он старался привлекать к себе доброе расположение благодушного и очень богатого моего прадедушки, а с тем вместе он не неглижировал и сближением с моим отцом, рассчитывая и соображая, что не сегодня-завтра этот морской капитан второго ранга будет носить генеральские эполеты при адмиральском чине и сделается командиром над портом в Николаеве, где можно ему, Г[лебо]ву, сделаться комиссаром по провиантской части и вдруг этим способом высоко поднять свое собственное орловское и всего ближе екатеринославское именьице.