Воспоминания петербургского старожила. Том 1

При этом все заметили, что старичка Сергея Сергеевича на этот раз не было по болезни и что дочь его Софья Сергеевна за обедом почти не присутствовала, потому что находилась большую часть времени у больного отца. Роль же хозяйки за столом она предоставила сестре Дмитрия Гавриловича, черноглазой и упоительной, в своем роде, Марье Гавриловне Дюклу. Еще была новость: тут сидела между двумя очень малолетними детьми одна чрезвычайно юная и поразительной, действительно кипсекальной или грезовской красоты девушка[1246] лет пятнадцати, с пепельно-белокурыми волосами и иссиня-голубыми глазами. То была та англичаночка, в которую так мгновенно влюбился любострастный Макаров.

Обед шел как всегда. Но мне стало делаться как-то особенно грустно и неловко с той самой минуты, как я стал яснее понимать отвратительную травлю этой несчастной беленькой британки калмыцким коршуном. Однако я никак не мог предвидеть, до чего дойдет развязка. К тому же я видел, что Макаров не спускает своих гадких масленых глаз с молоденькой англичаночки, причем та краснела и конфузилась, а Марья Гавриловна помирала со смеху, у Макарова же начинала показываться белая пенка у губ, так что сосед его по прибору, Грознов, раза два вытирал ему рот своей салфеткой, приговаривая тихонько:

– Сашка, взбесишься, ей-ей взбесишься!

Пред окончанием обеда один из официантов поставил на стол огромный серебряный старинный бокал и на вопрос Дмитрия Гавриловича, делавшего вид, что он не знает назначения этого сосуда, отвечал:

– Это, ваше превосходительство, для пойла Александра Петровича.

– Браво! Браво! Для пойла Александра Петровича! – восхищался Бибиков, а в это время в громадный бокал вливались пиво, квас, мед, уксус, прованское масло, огуречный рассол, остатки супа, остатки разных соусов, брызгалась довольно обильно жидкая горчица, сарептская[1247] и французская; сыпались: соль, сахар, перец, имбирь, и все это тщательно взбалтывалось ложкой.

– Что это такое? – спросила гармоническим голосом по-английски молодая англичанка.

– Питье для этого джентльмена, который влюблен в мисс Дженни.

– Это, должно быть, очень скверно, – заметила девочка по-английски же, потому что ни на каком ином языке объясняться не умела.

– Затем и награжден будет этот джентльмен великолепно за то, что выпьет эту гадость, – отозвалась Марья Гавриловна, лукаво смеясь.

Пока говорила англичаночка, Бакунин, в качестве департаментского переводчика, переводил Бибикову фразу за фразой с английского языка на французский.

– Смею надеяться, что награда будет по уговору, ваше превосходительство, – спросил Макаров, стоя с огромным поднесенным ему серебряным бокалом в руке.

– Будет, будет! – в один голос восклицали Дмитрий Гаврилович и Марья Гавриловна.

Я начал понимать, какая награда ожидает циника; я начал уразумевать участие в этой награде бедной английской девочки, причем мне стало представляться, что, ежели бы страстно любимая мною моя сестра была обстоятельствами доведена до необходимости есть чужой хлеб и жить, как говорится, в людях и с нею бы кто-нибудь стал так же поступать. Эта мысль в особенности взволновала меня и привела в отчаяние, так что эти печальные ощущения должны были отразиться на моем лице, невольно принявшем страдальческий вид. Граф Кутузов, по-видимому, разделял мои опасения; но более меня опытный и смелый, он вдруг встал и, мотивируя ужаснейшую внезапную зубную боль, просил позволения удалиться, вышел в прихожую и тотчас уехал из дома своего могучего начальника.

В это время Макаров, весь багровый, глянцевитый, с потом на лице, схватив обеими руками кубок, пил «пойло», закинув голову и открыв из-за галстуха горло, в котором сильно гулькулькало.

Когда он кончил эту консомацию, то вытер рот и быстро на мягких подошвах своих, с выпученными кровавыми глазами и с пенкой у краев губ подошел к стулу, на котором сидела ничего не подозревавшая мисс Дженни; обнял ее с силою, лишив всякого движения. Она, бедненькая, чувствуя горячую, слюнявую морду калмыка около своего атласистого невинного личика, взвизгнула; но он широким ртом своим закрыл ее ротик и, издавая звуки вроде как бы какого-то словно конского ржанья, целовал несчастную…

– Да смейтесь же, Б[урнашев], – шептал мне в отчаянии Бакунин, – все смеются, вы один имеете мрачный вид. Дмитрий Гаврилович глядит на вас уже четвертый раз. Эй, плохо будет!..

С девочкой сделался истерический припадок, а Макаров все не выпускал ее из лап и все мазал личико ее своею образиною, которая сделалась звероподобна. Пять горничных явились немедленно по зову лакея, чтоб вынести не на шутку заболевшую и трепетавшую в конвульсиях мисс Дженни.

– Чтоб этой девчонки, жеманной дуры, не понимающей шуток, – говорил строго Бибиков сестре, – завтра же не было в моем доме! Чужие края нам выплевывают своих нищенок, а эти дряни здесь ломаются и не умеют ценить того, когда вельможи, снисходя до них, шутя с ними, приближают их к себе. Экая дура! В обморок падает!..