Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Вскоре по производстве в генерал-майоры[358] (уже в сороковых годах) Гирей сдал командование эскадроном и уехал на Кавказ, где он, по комбинациям местной администрации (в то время главнокомандующим, перед Воронцовым, был барон Розен, имевший начальником штаба, кажется, генерала Коцебу, нынешнего новороссийского и одесского генерал-губернатора), должен был играть какую-то знаменательную роль. Бесстрашный хан, исполняя планы высшей администрации, посещал в горах все племена, и повсюду, где только бывал, как мне впоследствии привелось слышать от одного дагестанца, именно князя Умциева, Хан-Гирей оставлял за собою следы любви, приязни, человечности и стремления к правильно-гражданскому усовершенствованному устройству диких племен, которые из врагов должны были делаться друзьями России. Среди этих стараний Гирей был взыскан царскою милостью: он получил звезду и ленту Станиславского ордена[359]. Но недолго он мог попользоваться счастием, доставляемым успешным исполнением своего долга и своих обязанностей в отношении к правительству нового своего отечества – России, столь им любимой и тщательно изучаемой. Фанатичный мюридизм[360] давно отметил Гирея как жертву свою. Однажды, утолив жажду прохладительным и здоровым кумысом, Гирей почувствовал потребность предаться сну; он действительно сладко заснул с улыбкой на устах, но с тем, чтобы уже не просыпаться: мюридисты умертвили его отравленным кумысом[361].

Памятен мне еще тот Гречев четверг, когда среди многочисленного и, как всегда, разнокалиберного общества Адольф Александрович Плюшар, более обыкновенного напыщенный и имевший важный и внушительный вид, как говаривал о нем соотечественник его Моннерон – plus paon que jamais[362], всегда молчаливый, но на этот раз разговорившийся не на шутку, объяснял всем, кому ведать то подобало, что один новый гость Греча, длинный и сухой, как сухарь, белокурый господин, как-то странно говоривший по-русски, ища слов и выражений, делая неправильные ударения и прибегая часто к французскому языку, изъявил готовность принимать участие в издании Энциклопедического лексикона своими статьями о Восточной Сибири и что это некто Юлий Иванович Джульяни, проживший много лет в Иркутске и ездивший в Кяхту и Маймачин[363]. Господин этот прославлялся как великолепное приобретение для энциклопедического издания, в котором дебютирует статьями разного рода на буквы А и Б, и в том числе особенно замечательною статьею «Буряты», которую, с некоторыми развитиями и пополнениями, Сенковский хочет напечатать в «Библиотеке для чтения». Когда я потом увидел Джульяни разговаривающим с Сенковским, то не мог не убедиться, как этот новоприобретенный сотрудник-путешественник раскланивался и извивался мелким бесом перед бароном Брамбеусом, имевшим и на этот раз постоянный свой надутый, мрачный и как бы чем-то недовольный вид, вовсе не соответствовавший бойкости его юмора и постоянной его веселости в печати, веселости, доходившей, как известно, до последней степени гаерства и цинизма. Разговор их происходил на французском диалекте, которым как Сенковский, так и Джульяни обладали в совершенстве.