Воспоминания петербургского старожила. Том 1

Невзирая на ласковость отношений почти всех тут бывших к издателю «Меркурия», а тем паче к его меценату, г. Татищеву, воейковское ругательство, высказанное чужими словами, принято было довольно симпатично и заслужило одобрительный смех, может быть, впрочем, потому, что брань эта относилась не к характеру и не к репутации ее жертвы, а лишь к ее наружности, которая, по всей справедливости, далеко не отличалась физическими совершенствами.

IX

С некоторыми из гостей Воейкова мы уже знакомы как по дому графа Хвостова, так [и] по тому, что и здесь мы их видели, других же вы вовсе не знаете, почему теперь же сообщу вам о них все, что знаю и что помню:

Аладьин (Егор Васильевич), издатель в течение многих лет «Невского альманаха»[541] и потом «Петербургского вестника», журнала, не имевшего успеха. Наружность его была весьма непрезентабельная: коротенький, толстенький человек с бурым, одутловатым лицом, с сваливающимися на глаза русыми волосами. Речь не изящная, отрывистая, неясная, выражения далеко не отборные. Он мастер был ежегодно выпрашивать у литераторов прозаические и поэтические статьи для своего «Невского альманаха» и искусен в том, чтобы повыгоднее издать книжку альманаха и потом еще выгоднее продать ее отчасти публике, а главное, разным милостивцам. Он был родом курчанин, и в Курске, при каком-то тамошнем губернаторе, начал свое служебное поприще. С 1824 года он явился в Петербурге[542] и, увлеченный блестящим тогдашним успехом альманахов «Полярная звезда» Бестужева и Рылеева и «Северные цветы» барона Дельвига и Сомова, он предпринял свой «Невский альманах», долгое время доставлявший ему средства к более или менее сносной жизни. В ту пору, когда Аладьин сначала был покровительствуем, а потом почему-то преследуем Воейковым, ему удалось произвести еще другую довольно крупную спекуляцию, а именно, приобретя расположение бывшего тогда смоленским губернатором известного нашего драматического писателя Хмельницкого, он получил от последнего безвозмездное право издания в свою собственность всех, сколько их было, его театральных, довольно милых пиес, из числа которых знаменитая комедия в стихах «Воздушные замки» и доныне считается недурною театральною пиеской. Аладьин объявил об издании такого собрания под названием «Театр Николая Хмельницкого». Изданию назначена была цена 20, а с пересылкой 22 рубля ассигнациями. Подписку Аладьин открыл бойкую и ловкую, пустив ее не только чрез книжную торговлю, но [и] в домах своих милостивцев, сановников и купцов, а также, при посредстве протекции, во всех почтовых конторах. Объявление о подписке было состряпано довольно метко и, между прочим, снабжено следующими стишками Хмельницкого:

Чины вернее Ипокрены
Нас в Академию ведут,
И кто в чинах, тот мигом в члены,
А стихотворцы вечно ждут.
За что, поразобравши строго
Академический причет, —
Превосходительных в нем много,
А в превосходных недочет.

Подписка кипела, и несколько тысяч подписчиков прислали Егору Васильевичу Аладьину свою крупную лепту. Но Аладьин, собрав деньги, книги не издавал. Жалобы сыпались. Носился слух, что при этом г. Аладьин изволил очень мило шутить с теми, которые его на его квартире (угол Невского и Литейной, дом Давыдова) отыскивали и атаковывали. Он через прислугу свою не сказывался дома; но иногда случалось, что прислуги не было в наличности, и тогда владелец-де сам принимал претендателей и, разыгрывая роль лакея, объявлял, так по крайней мере рассказывали, что барин уехал в Царское или в Гатчину или что барин лежит болен, а раз даже будто бы уверял сам одного настойчивого господина, что издатель «Театра Хмельницкого» умер и вчера на Смоленском кладбище погребен. Однако наконец сам Николай Иванович Хмельницкий не на шутку стал приступать к Аладьину о необходимости удовлетворить публику изданием обещанного собрания его пиес. Чем же кончилось? Кончилось тем, что за все поплатился добродушный Николай Иванович Хмельницкий, принявший на себя издержки издания, поручив, однако, уже эту операцию другому лицу[543], от которого мы и узнали все эти куриозные подробности. Сам Аладьин, сколько мне известно, ничего не писал[544]. Впрочем, извините, в первой на 1825 год книжке «Невского альманаха» была напечатана написанная вяло, канцелярским языком, его повесть, извлеченная из материала, имевшего великолепный сюжет[545]. Это было следственное дело по поводу преступления, совершенного в 1823 году курским дворянином Ширковым, убившим молодую девушку, не отвечавшую на его страсть, тем более предосудительную, что он был довольно стар, девушка же эта была подруга его взрослой дочери-невесты[546]. Аладьин не сумел искусно воспользоваться хорошим материалом и, как дурной ваятель, из куска каррарского мрамора произвел вместо изящной статуи уродливого истукана.