Воспоминания Понтия Пилата

— Ты шутишь, господин! Словно то, что может произойти со старым Линием, имеет хоть малейшее значение! Нет, ты должен понять, я беспокоюсь за Петра: что мы будем делать без него? Неизбежно, рано или поздно, кто-нибудь назовет его имя. Сам знаешь, вот уже пятнадцать лет, как он в Риме, но он так плохо ориентируется здесь. И потом этот его невозможный галилейский акцент, который выдает его, стоит ему открыть рот. Ты хорошо понимаешь, что всем сыщикам Тигеллина будут сообщены его приметы… Великий Рыбарь…

Линий был прав. Если Тигеллин решил обвинить в произошедшей катастрофе христиан, из всех нас в наибольшей опасности оказывался Петр. Он нигде не смог бы пройти незамеченным. В нем есть нечто, что сразу же привлекает внимание. Линий улыбнулся:

— Господин, я пытался говорить с ним, он ничего не желает слушать. Но если Кай Корнелий и ты обратитесь к нему, вас он выслушает.

Мы с Пуденцием отвели Петра в сторону и стали расхваливать ему прелести Кампаньи в это время года; у каждого из нас там был дом, и мы предлагали ему поселиться в любом из них до зимы. Какое-то мгновение Петр смотрел на нас, ничего не говоря; потом, обернувшись к Пуденцию, спросил:

— А ты сам, Кай Корнелий, последуешь совету, который даешь мне, и отправишься в Помпеи?

Пуденций нервно кусал губы; я знаю его уже давно, и мне известно, что он не из тех, кто дает стрекача, едва дело принимает дурной оборот. Слегка поразмыслив, он сказал:

— Честно говоря, я не люблю морские купания, и Помпеи в это время года, на мой вкус, слишком многолюдны. Кроме того, как ты хочешь, чтобы мы отправились? Ты хорошо знаешь, что Пуденциана организовала службу помощи неимущим. Половина матерей семейства в Риме приходит туда за молоком для своих детей. Никогда моя дочь не захочет поверить, что эти женщины смогут обойтись без нее.

Петр огладил бороду и обратился ко мне:

— Но ты, Кай Понтий, ты наверняка поступишь согласно собственным советам. У тебя также есть дом в Самниуме, не так ли, на случай, если Кампанья летом тебе наскучит? — В ответ на мое недоуменное молчание он продолжал: — Я не сообщу вам ничего нового, ни одному, ни другому, если скажу, что одной апрельской ночью, тридцать четыре года назад, в Иерусалиме, забыл о поручении, данном мне Учителем; я забыл даже Его Самого… Трижды я ответил слишком любопытной служанке — не людям Синедриона — простой женщине, что не знал Учителя… Я даже клялся в этом Храмом… Хуже того — двумя часами ранее я бахвалился и говорил Ему, что все другие могут оставить Его, но я — никогда! Никогда, даже если мне придется погибнуть… И вы просите все повторить? Разве вы не понимаете, что я был готов умереть от стыда и тоски?

Пуденций был заметно смущен. Мы все знаем, что воспоминания, о которых напомнил Петр, были для него очень болезненными. Что же касается меня, то я вспомнил собственное отчаяние в тот день, когда мне пришлось Его оставить. Конечно, на сей раз я бы предпочел худшие пытки, дабы не переживать всю жизнь заново собственное предательство…

Флавий вывел нас из замешательства, пробормотав:

— Знаешь, господин, это не одно и то же! Тем вечером, — что сказать? У тебя был момент сомнения, слабости. Это всякий знает. Нет такого солдата, с которым бы это не случалось. А потом все приходит в порядок. Главное, что ты вернулся, что ты вновь там! Учитель вернул тебе свое доверие. Ты не должен себя укорять за это после стольких лет! Мы хотим лишь сказать, что обстоятельства изменились; тебе больше ничего не следует доказывать, налицо мужество и верность; ты так не думаешь? Сколько опасностей ты перенес! Сколько раз ты был жестоко наказан! Никто не вправе бросать тебе сегодня упреки. Напротив, мы просим тебя отправиться туда потому, что ты наш вождь и мы нуждаемся в тебе. Именно ради нас ты должен покинуть Рим. Я уверен, что этого хочет Христос!

Петр пробормотал:

— Плох тот вождь, который оставляет своих людей в начале сражения…

Мы с Пуденцием воскликнули хором: напротив, Петр может гордиться нашим опытом офицеров; плохой вождь тот, который неблагоразумно подставляет себя в начале битвы, рискуя оставить своих без предводителя, направляющего их к победе. Аргумент подействовал и Великий Рыбарь отбыл сегодня утром, по виа Аппиа. Мы сразу же почувствовали себя спокойнее.

Мы были еще в радостном настроении в связи с отъездом Петра, когда явился Флавий с печалью на лице. Петр возвратился, впав в сомнение и возбуждение, которое нас напугало, ведь он стар, и мы опасались, что он может умереть от удара. Мы усадили его, дали воды; казалось, что он не в состоянии произнести ни слова. Наконец, после долгой паузы, он начал говорить голосом, который мы не узнали, так он изменился от волнения.

— Я видел Учителя!

Заметив наше смущение, он едва не пришел в ярость: