Воспоминания Понтия Пилата

Со всех концов зала слышны были одни и те же крики и стоны, одни и те же обвинения и вопли ужаса. Петр опустил голову, он еще больше постарел и выглядел очень усталым. На какое-то страшное мгновение мне показалось, что он не ответит, что он ничего не противопоставит бурному всплеску горя и боли. Я услышал, как Флавий пробормотал:

— Прости их, Господи! Они не поняли…

Я посмотрел на моего галла; его лицо отражало ту же непоколебимую уверенность, какую я прочел на нем тем апрельским вечером, когда он завершил свой доклад о смерти Галилеянина своим странным заключением: «И тем не менее ты в этом убедишься, господин, этот человек — Сын Божий!» Есть ли в мире что-либо такое, что могло бы поколебать веру кельта? Флавий улыбнулся мне и прошептал:

— Петр будет говорить.

В самом деле, Петр поднял голову, и его черты осветились странным светом, какой не мог исходить от коптивших повсюду тусклых лампадок.

— Сестры и братья, разве я говорил вам, что Христос даст вам покой, какой дает этот мир? Разве я говорил, что Он даст вам жизнь этого мира? Почему вы решили, что Он избавит вас от страдания и смерти, Бог, который ради любви к вам стал человеком, дабы страдать человеческим страданием и умереть человеческой смертью? Да, поистине, я знаю, что вы чувствуете в этот момент, и знаю, что ваши сердца смущены… Ибо и я, я разделял ваше смущение и мог бы дойти до потери веры, если бы меня не укрепило божественное милосердие. И я, когда увидел стражей Синедриона, ведущих беспомощного и беззащитного Учителя, когда увидел, как Его осудили, били, бичевали, когда Его пригвоздили к кресту и Он умер на кресте, умер, как недавно умер твой супруг, Люцина, моя возлюбленная дочь, я решил, что я обманулся. Да, нам может казаться, что Бог оставил нас, потому что мы — всего лишь слабые люди. Потому-то и язычникам мы представляемся проклятыми, оставленными. Наши муки и смерть воспринимаются как наказание. Да, чада мои: в глазах неверных Марция, и Андроник, и Евсевий, и все те, кто уже умер, и все те, кто еще погибнет за Христа, кажутся умершими. Но я — я утверждаю: они теперь в Свете, Мире, Радости, которые никогда не прейдут. Ибо Христос сказал: «Я Воскресение. Кто верит в Меня, будет жить, даже если он мертв, ибо если кто живет и верит в Меня, никогда не умрет». Да, дорогие чада… Поскольку вы оказались причастны к страданиям Христа, возрадуйтесь, ибо в день, когда Он восстанет во славе Своей, вы разделите с Ним радость и веселие. Вы счастливы тем, что вас преследуют ради Его имени, ибо дух Его почиет на вас. Язычники могут судить вас как воров, убийц, поджигателей, доносчиков. Какое это имеет значение, если вы ни в чем не повинны? Но если вас обвинят как христиан, не стыдитесь, прославьте Бога, который дал вам это имя. Ибо я говорю: мир скажет, что Бог отвернулся от вас, и вы вопрошаете, не оставил ли Он вас. Но именно по этой видимой богооставленности познаются и всегда будут познаваться Избранники Господа.

Петр раздал нам хлеб и вино. Когда; мы собрались уходить, к нам подошел Кай Корнелий. Он тоже выглядел постаревшим и усталым.

— Тигеллин велел сказать, что Агенобарб удивлен моим отсутствием на играх, которые он устраивает… Он настоятельно желает, чтобы я и моя дочь присутствовали завтра вечером на представлениях, которые пройдут в садах.

Голосом, изменившимся помимо моего желания, я спросил:

— Каких представлениях, Пуденций?

Кай Корнелий твердо посмотрел на меня:

— Ты узнаешь это завтра, Пилат, одновременно со мной… Агенобарб настаивает и на твоем присутствии, твоем и твоего приемного сына. По-видимому, Сабина Поппея назвала ему наши имена. — Обратив полный боли взгляд в сторону Пуденцианы, стоявшей на коленях рядом с Петром, он добавил — Христос, сжалься над моей дочерью! Я еще способен выдержать многое, но она…

И я впервые в жизни благословил Господа за то, что Он забрал у меня Понтию.

Как и сказал Пуденций, по возвращении домой я обнаружил у себя послание Тигеллина, который приглашал меня вместе с Антиохом явиться на предстоящие назавтра празднества. Когда я читал письмо, Флавий побледнел. На какое-то мгновение он закрыл глаза, и я увидел, как он дрожит, и решил, что ему плохо. Но нет: он пришел в себя. Неузнаваемо изменившимся голосом он сказал:

— Господин, вот уже много лет со мной не происходило ничего подобного… Ты помнишь, то, что я называл предчувствиями, внутренним голосом…