Воспоминания Понтия Пилата

Будь она римлянкой, а не иудейкой, никто не осудил бы Мириам за образ жизни, который она вела. Родители выдали ее замуж совсем юной за очень старого, но очень богатого человека, который, умирая, оставил ей земли и красивый дом в деревне Магдала. Оставшись вдовой, без детей, опьяненная внезапной свободой, она растратила состояние, покупая дорогие украшения и духи. Потом, промотав деньги мужа, неспособная отказаться от своих легкомысленных прихотей, Мириам завела любовников и заставила их оплачивать ее расходы. Разве Помпония вела себя иначе? Но там, в Риме, Помпония оставалась патрицианкой, окруженной почетом и уважением. Несравненный Квинт Виниций. Руф, за которого она вышла замуж через три недели после моей женитьбы и которому было известно прошлое жены, и не думал считать ее проституткой. Но здесь, далеко от Рима, соседи окружили Мириам таким презрением, которое не выказывали последней из девок худшего притона Субуры.

Флавий знал, что посещать Мириам считалось неприличным, но ему не было до этого дела. Может быть, к его любви примешивалась жалость, потому что я неоднократно слышал, как он сочувствовал несчастьям и разочарованиям своей Магдалины.

Мой центурион завел еще одно знакомство, тоже не блестящее — в лице управляющего таможней Капернаума Левия бар Алфея, того полиглота, которого Аррий безуспешно пытался завербовать. Вместе они часто коротали время по вечерам.

— Знаешь, господин, — говорил мне Флавий, — странный малый этот Левий… Мытарь, к которому единоверцы относятся как к свинье, — до того, что ему запретили входить в синагогу; но он, сидящий над их священными книгами, настоящий ученый! Он говорит даже, что, если их Мессия явится, он первый пойдет за ним.

Непостижимые люди эти иудеи! Если бы Христос Израиля пришел однажды, для язычников не нашлось бы места в его царстве, а тем более для их пособников. А мытари, и в их числе Левий бар Алфей, были бы неминуемо преданы смерти. И все же он охотнее говорил о Христе, о восстановлении независимости своего народа, чем о Риме…

Да, в течение месяцев доклады Флавия были удручающе однообразны. Галилейская хроника ограничивалась немногим: вечными раздорами Левия с раввином Капернаума, неумелыми интригами супруги судовладельца Зеведея, той другой Мириам, которую я встретил у Прокулы, и скандалами в доме владельца рыбного промысла на озере по имени Симон бар Иона, терзаемого сразу женой и тещей. Ничто не давало мне повода придраться к Ироду. Я больше не видел Антипу, разве что только во время редких официальных церемоний, где он принимал меня подчеркнуто холодно. И я не обращал бы на это никакого внимания, если бы не тревожные вести из Рима.

Утомленный атмосферой ненависти и подозрений, царившей в Палатине, Тиберий, поддавшийся приступу мизантропии, — как было однажды, когда он переселился на Родос, — покинул Город и удалился в свой дворец на острове Капри, вблизи Сорренто. Он оставил Сеяну реальную власть. Тотчас же террор обрушился на тех, кто вызывал неприязнь у Элия. Доносчики по малейшему поводу ссылались на закон об оскорблении величества. Каждый шаг стал опасным и для Государства, и для Кесаря. Чтобы наказать всякое преступление, был только один приговор: смерть.

Сколько времени могло расстояние, отделявшее от Рима меня и мою семью, защищать нас от подозрений Элия? Когда я принимался думать об этом, ужас сжимал мне сердце.

Видимость дружбы, связывавшей Антипу с Тиберием, не могла меня обмануть.

На берегах Иордана Иоанн продолжал совершать свои крестильные обряды. К нему приходили толпы людей. Вместе с офицерами, бывшими членами братства Митры и любителями священных таинств, Нигер из любопытства вновь пришел к тому, кого народ назвал Пророком или — за то, что очищал грехи водой из реки, — Крестителем. Плененные его речами, Луций Аррий и другие выспрашивали Иоанна, что им следует делать для того, чтобы войти в то Царство, о наступлении которого он возвещал. Он отвечал:

— Не притесняйте никого, не вымогайте ничего, и довольствуйтесь своим жалованьем.

Это почти те же самые правила, которые я давал войскам, не желая, чтобы мои когорты вели себя как завоеватели.

Ирод, в свою очередь, боялся гнева Крестителя. Он много раз пытался склонить его к милости и просил публично не осуждать его брак с Иродиадой, но не смог добиться своего ни обещаниями, ни угрозами. Не знаю, в чем Иоанн вынудил Антипу признаться, но ответ Крестителя, показавшийся свидетелям сцены очень темным, привел его в сильнейший ужас. Тетрарх не исповедовал веры своих отцов, но был суеверен. Я подумал, когда мне обо всем рассказали, что отныне Иоанн защищен от ненависти Ирода.