Воспоминания Понтия Пилата

Говорят, некоторые кельты получают от Огмия, своего бога красноречия, большие ораторские способности. До сего дня я мог поклясться, что Огмия не было поблизости при рождении Флавия. Почему он был в моих глазах так косноязычен? Из-за прерывистости речи или из-за этого надоедливо-привычного «знаешь», дробящего его высказывания? Или из-за того, с каким трудом выражал свои мысли на чужом языке? Я считал Флавия неспособным овладеть вниманием аудитории. Но тем вечером я узнал, что ошибался.

Взгляд Прокулы был устремлен вдаль, на губах бродила странная улыбка, освещавшая ее лицо внутренним светом, который я отмечал у нее только в наши самые интимные моменты. У Понтии, которой надлежало быть в постели, был зачарованный вид, какой она принимала прежде, когда я находил время рассказывать ей старые сказки о вампирах.

Флавий настолько был увлечен своим рассказом, что мне стало представляться, что и сам он начал верить в эти бредни галилейской толпы, которая в угоду своим фантазиям переиначивает самые обычные факты. Только что, когда он делал мне свой доклад наедине, слова его не имели такого чарующего действия. Однако Флавий ничего не изменил, ничего не прибавил и не убавил в своем рассказе. Разница была в манере, в которой он повествовал, в восхищении, которое сквозило в его голосе. История его и в самом деле была удивительна! Вот почему я отказывался ей верить. Вот почему сам Флавий на докладе скептически улыбался. Теперь римский центурион исчез, уступив место галлу Дубнакосу. Он вновь обрел хриплые интонации своего народа и ту особенность построения фраз, которую должен был усвоить в школе друидов. Дубнакос верил в вечнозеленые луга Аваллона… Почему бы ему не поверить в легендарное Царство Христа? Я, однако, смел надеяться, что с возвращением дневного света этот мечтательный кельт превратится в римского центуриона, который вновь отправится выполнять мое задание в Капернаум. В ожидании, когда это произойдет, я предоставил ему возможность завораживать моих близких своими нелепыми упованиями. Я дал им всем помечтать, и сам заслушался.

Вот уже три месяца, как в Галилее появился какой-то человек. Он был плотником в селении Назарет, где жил со своей матерью, вдовой. Наподобие Иоанна, которому, как говорили, приходится двоюродным братом, этот Иисус бар Иосиф разговаривал с народом, беседуя с ним о Дне Ягве. В этом не было ничего особенного: Иудея, Галилея изобиловали подобными проповедниками. Любопытно то, что равви пришел из Назарета… Не знаю, в силу какого древнего провинциального соперничества у этого поселения дурная слава. Настолько дурная, что иудеи не раздумывая говорят о галилеянах: «Что хорошего можно ожидать от Назарета?»

Иисус бар Иосиф окружил себя небольшой группой людей, из которой одни ничего из себя не представляли, а другие просто нашли превосходный повод отлучиться из дома. Флавий, громко хохоча, рассказал мне, что Симон бар Иона, преодолевший огорчение, что ему придется отказаться от своих маленьких слабостей, первым побежал за новым равви, радуясь возможности избавиться от жены и тещи. Но вместе с ним оказался и Левий бар Алфей, который, после того как Учитель отужинал у него, решил следовать за ним, оставив сбор пошлин. Разумеется, фарисеи Капернаума, изгнавшие Левия из синагоги, — и первым делом раввин — вознегодовали, что набожный иудей согласился есть с мытарем, на что Иисус бар Иосиф, улыбнувшись, ответил:

— Не здоровые нуждаются во враче, но больные…

Голос Флавия понизился, будто то, что он хотел сказать, было ошеломляющей тайной:

— Раввин Иаир немолод. После скольких, я не знаю, мальчиков, у него напоследок родилась единственная дочь, Девора. Ей двенадцать лет. Он, никогда и ничего не прощавший сыновьям, преклоняется перед девчонкой.

И вот этой ночью — пока у Левия пели и предавались радостям — Девора, проснувшись, начинает хрипеть, задыхаться…

Флавий остановился — не столько для того, чтобы перевести дух, сколько для того, чтобы подготовить драматический эффект. Как не узнать эти симптомы, пугающие всех родителей, симптомы дифтерии?

Дав нам поразмышлять о серьезности болезни, Флавий продолжил свой рассказ: задыхающаяся Девора, вопящая мать, царапающая себе лицо, потрясенные безмолвные старшие братья, бессильный врач и Иаир, в изнеможении повалившийся на кровать, захлебываясь слезами…