Воспоминания розы

Клиника в Берне напоминала тюрьму: пустая комната, только кровать, никакого стола, и ночные прогулки, чтобы утомить больных. Если мне не удавалось расслабиться, среди ночи в комнату вваливались две огромные людоедки и, крепко держа меня за руки, заставляли мерить шагами аллеи парка. Я решила в свою очередь вымотать их. Ведь я научилась ходить в пустыне! Изнемогая от усталости, они отводили меня в палату, советуя разбудить их, если мне захочется еще прогуляться по парку. Я вытягивалась на кровати, чтобы чуть-чуть отдохнуть, а потом кричала им, что хочу вернуться в парк!

Я выучила наизусть каждый камешек в аллеях парка. Рассказывала санитаркам о деревьях и обо всех своих путешествиях.

– Почему бы нам не выйти в город, чтобы немного сменить обстановку? – предложила я им.

В семь часов утра они запросили пощады!

На следующий день ко мне приставили другую женщину и коренастого мужчину, эти оказались неутомимыми. Через три недели неимоверных усилий я спала все так же плохо!

* * *

Однажды мой муж приехал в час обеда. Его проводили в столовую, где каждому столику был присвоен номер. У меня не хватало сил даже съесть поданную мне картошку. Знакомый чуть резкий голос окликнул меня:

– Консуэло!

Вот уже три недели он не вспоминал обо мне, или же мне не передавали его писем.

Вся накопившаяся злоба внезапно прилила к моему сердцу. Он положил руку мне на плечо:

– Мне сказали: седьмой номер. Извините, я вас не узнал.

– Что тебе надо?

Я была бледная и худая. Он обнял меня:

– Поехали сейчас же. Я увезу тебя подальше отсюда.

– Меня убивают. Я много раз писала тебе. Я умоляла тебя приехать немедленно, а ты ни разу мне не ответил!

Я расплакалась в его объятиях. Медсестры вытолкнули нас в гостиную.

– Скажи мне, что ты хорошо себя чувствуешь, – прошептал он мне на ухо. – Я попрошу, чтобы тебя одели.

Но санитарка уже вырвала меня из его объятий, говоря, что пора принимать душ.

Больше я не видела Тонио. Не писала ему. Я потеряла последнюю надежду вырваться из этого ада. Его появление было как сон. Я стала даже сомневаться, что он приезжал. Мне хотелось есть, очень хотелось есть. Запах еды долетал до меня издалека, из другого здания, через окно. Я начала воровать хлебные корки из соседней комнаты, где жил человек, страдавший базедовой болезнью, который ничего не ел. Я собрала последние силы и благодаря священнику, приходившему каждую субботу исповедовать больных, смогла послать длинную телеграмму подруге в Париж, описывая свое плачевное положение.

Мой муж был чрезвычайно занят в кино. Он писал диалоги для фильма «Анн-Мари». Моей подруге с трудом удалось прорваться к нему в съемочный павильон в одном из парижских пригородов.

Она заорала на Тонио:

– Консуэло приходится воровать хлеб, чтобы выжить. Если вы слишком заняты, чтобы ехать за ней, то поеду я.

Муж знал, что мне запретили переписку. Он рассказал об этом своим товарищам.

– Какой прекрасный сюжет для фильма, – сказали они. – Но, Сент-Экс, ваша жена может умереть!

Как объяснил Тонио, доктор уверил его, что я на правильном пути и готова пройти эффективный курс лечения. Поэтому он не должен все портить и писать мне!

Актеры и режиссер запротестовали и убедили его, что страхи, которые я пережила во время его аварии в Ливии, кого угодно могут свести с ума. Его посадили в поезд, идущий в Швейцарию, и он снова оказался в клинике.

Первое, что он продемонстрировал мне, – два билета до Парижа. Я не понимала, я плохо слышала, ему пришлось повторять все по нескольку раз. Он плакал как ребенок. Просил прощения. Я потеряла пятнадцать килограммов, и ему пришлось подвязать шнурком юбку, которая не держалась у меня на талии.

Три дня мы провели в гостинице в Берне. Тонио поил меня молоком, кормил, угощал арахисом, к которому я едва притронулась.

В поезде, уносящем нас в Париж, он упрекал меня, что я не рассказала ему толком про драконовские методы, применяемые в клинике, и клялся, что ни о чем подобном не подозревал. Я чувствовала себя недостаточно хорошо, чтобы вернуться в Париж, окунуться в бурную жизнь Тонио. Я сказала, что хочу пожить в Сальвадоре, пока юбка не перестанет спадать с меня.

– Я поеду за тобой на край света, – поклялся он мне.

Так далеко ехать не пришлось – мы остановились в Тонон-ле-Бен, потому что там у Тонио был знакомый врач, который мог поправить мое здоровье!

Парижские друзья, женщины, киношники заявили, что это недопустимо: как Тонио может быть моей сиделкой? Однажды я наткнулась на черновик письма, где он объяснял одной из своих муз, что она, конечно, красива, но воспринимает все неверно. Что он не проводит все дни напролет у постели жены, ухаживая за ней, как старая нянюшка. Что он продолжает писать и, написав страницу, читает жене – это дает ей силы пообедать вместе с ним, а ему – снова сесть за работу.