Воспоминания с Ближнего Востока 1917–1918 годов

Самой заметной фигурой из них в Тифлисе был Ной Рамишвили, заместитель премьер-министра Республики Грузия[159]. Он лично вовсе не желал идти мне навстречу в вопросе эксплуатации магистрали. Ведь подобное разрешение было единственным средством давления на турок, предъявлявших все новые претензии на грузинские территории. Разумеется, турецкая алчность здесь жестко уперлась в грузинское сопротивление.

Я начал все более понимать, что вопрос о передаче ряда небольших участков территории к югу от Батума для турок куда важнее, чем окончательное урегулирование железнодорожной проблемы, от которого зависела планируемая операция против Багдада, а ее Энвер, видимо, стремился рассматривать теперь как «немецкую затею». Мои переговоры буксовали, ведь Стамбул никакой уступчивости в территориальных вопросах не проявлял[160]. Я доложил об обстановке генералу фон Секту, но ответа не получил.

Рамишвили тоже всегда переходил на общие темы. Он прожил в Финляндии десять лет и хорошо знал тамошнюю обстановку[161]. Он спрашивал меня, зачем же мы хотим навязать этому народу германскую монархию? «Ведь лишь очень тонкий, хотя, конечно, благодаря своему богатству весьма влиятельный слой крупных помещиков настроен монархически. Подавляющее же большинство народа желает республику. Почему же Германия ставит на кон симпатию к себе этого большинства, лишь бы добыть корону очередному честолюбивому династу?»[162]

Этим вопросом Рамишвили осторожно зондировал нашу позицию относительно известных ему планов путча монархистов из грузинских князей[163]. Я же был конфиденциально осведомлен Крессом о том, что к нему, как убежденному монархисту, обратился с просьбой о поддержке планов переворота представитель от грузинских дворян. Он получил полный отказ. Я же смог спокойно заверить министра, что столь умный, искренний и надежный человек, как генерал барон фон Кресс, будучи официальным представителем Германии, никак не пошел бы на подобные авантюры.

Позднее Рамишвили был изгнан большевиками из своего Отечества и убит политическим противником в эмиграции в Париже[164].

Так как переговоры с Грузией ни к чему не привели, я побудил Халила-пашу к официальному визиту в Эривань, чтобы урегулировать с избравшим себе там резиденцию армянским правительством вопрос об использовании магистрали в Тебриз. Мы попросили Кресса и австрийского эмиссара советника посольства барона фон Франкенштайна, которому довелось окончить свою дипломатическую карьеру последним послом самостоятельной Австрии в Лондоне в 1938 г.[165], сопровождать нас в Эривань. Я ожидал благоприятного впечатления на армян от присутствия представителей союзных христианских держав, а также возможности оказать давление на Халила для окончательного решения постоянно откладываемого Энвером вопроса о возвращении домой изгнанных турками армян, туда, где они ранее проживали.

Кресс согласился лишь при подчеркнутом условии, что его специальный эшелон не будет, как случилось незадолго до этого, постоянно без всяких причин часами задерживаться турецкой пограничной стражей[166]. Само собой Халил-паша и я заверили генерала, что соответствующие указания будут отданы немедленно. И это было сделано устно и письменно и мной, и Халилом.

Более того, я еще отправил германского офицера, майора Хартманна[167], на приграничную станцию, чтобы обеспечить беспрепятственный проезд официального представителя Германской империи. Поэтому я попросту лишился дара речи – хотя к некоторым характерным турецким явлениям уже попривык, когда в день планируемой поездки Халил направил мне следующую записку: «Господин полковник! Voilá encore un scandale de notre part. A présent Hartmann, qui est retourné, dit, qu'on a arrêté quatre heures le train de M. le général malgré les ordres que j'ai donné. Je vous prie de faire une enquête sérieuse pour la cause qui m'a fait honte et j'ai donné ma parole à M. le général que l'officier qui a fait cette bêtise sera puni»[168]. Этот прискорбный инцидент дает представление о том, с чем приходилось считаться в повседневной работе турецких инстанций, точнее, о том, на что рассчитывать не приходилось, ведь это было в самом прямом смысле слова просто непредсказуемо. «Серьезное» расследование, о котором отдал распоряжение Халил – характерно уже то, что он вообще использовал данный эпитет, – прошло, как и все прочие, которые инициировал я: в виде потока отчетов, из которых невозможно было понять, кто же, собственно, виновен. В итоге ничего не происходило. Халил же очень быстро забывал об инциденте.