Воспоминания самарского анархиста

Урицкая больница — типовая земская, хорошо оснащена на двадцать пять коек, со всеми подсобными постройками, удобными квартирами для медработников, а поэтому и работалось приятно, тем более штат средних и младших медработников вполне достаточный: три фельдшера, акушерка, завхоз и другие. Большая аптека, по соседству ветпункт с врачом и фельдшером. С первых же дней я подружился с ветврачом, его женой и трехлетней дочкой. Но недолго пришлось здесь жить и работать.

***

Мой отец никогда не болел, и я не знал и не слыхал, чтоб он когда-либо обращался в больницу. Роста среднего, кряжистый, длинные волосы под кружок с проседью; все зубы целые, белоснежные. Летом я приезжал в отпуск, отец ни на что не жаловался, и думалось, что проживет до глубокой старости. Но по приезде в Урицкую больницу получил неожиданно извещение от брата Дмитрия, что отец умер, а я так надеялся, что он долго будет жить!

Потом я узнал, что умер он отчасти по своему неведению и невнимательного отношения врачей Большекаменской и Новобуянской больниц, где катетером дважды выпускали ему мочу, вследствие воспаления шейки мочевого пузыря — аденомы простаты. Надо было немедленно и в третий раз поехать к врачу или съездить за врачом, но отец никуда не поехал, надеялся превозмочь болезнь и умер от уремии. Досадно мне было, что не мог помочь ему в беде и что лечащие врачи строго не предупредили его, что при повторной задержке мочи немедленно обратиться к ним за помощью.

Вместе с отцом умерла и часть жизни моей, детских, юношеских и зрелых лет. Умер отец в начале самостоятельной жизни моей! И с тех пор, когда приезжаю в Старотопное, посещаю и оправляю могилу отца. Поставил металлический памятник — крест и металлическую надпись, при помощи племянника Вити, электросварщика. А рядом с отцом и могильный холм старшего брата Павла. Оградка деревянная, но мечтаю со временем поставить железную. На могиле отца, брата Павла и других родных посадил березки, тополя, многие без ухода за посадками погибали, но в каждый приезд в Старотопное продолжаю сажать новые, чего не могу сделать на могиле матери, ибо она потерялась на Смуровском кладбище в годы Второй мировой войны, когда деревянные памятники кем-то истреблялись на дрова-топливо[113].

А ведь лучшие годы детства прошли в материнской и отцовской заботе обо мне и всех братьях моих. И не только у меня и других братьев хранится добрая память о нашем отце и матери, но все односельчане чтут их при воспоминании, что на многие годы является нерукотворным памятником для них.

***

В мае месяце я поехал вместе с завхозом больницы на своей больничной лошади по району своего участка — фельдшерским пунктам, а председатель волисполкома Сидоренко поручил мне выяснить причину смерти внезапно умершего гражданина в селе на берегу реки Ишима, так как ходили слухи, что его отравили. «Хорошо — я выясню и вам сообщу». И на второй день выехал. По приезде на место обратился к председателю сельсовета и с его ведома и в присутствии его и понятых извлекли труп из могилы. Там же на кладбище я сделал и вскрытие и установил отравление алкоголем, о чем составил патолого-анатомический акт и по приезде передал его предволисполкома Сидоренко.

Дня через три, во время приема больных в амбулатории пришел милиционер, предъявил мне ордер на арест и предложил идти вместе с ним в кабинет районного прокурора. Прокурор учинил по всей строгости закона допрос и предъявил мне обвинение в самовольном вскрытии трупа без представителя следственной власти. Я объяснил, что вскрытие производил не судебно-медицинское, а патолого-анатомическое с диагностической целью, к тому же и по просьбе председателя вика Сидоренко. Мои доводы оказались неубедительными для прокурора, и он приказал отвести меня в местную тюрьму-каталажку.

На второй или третий день моего заключения открывается дверь камеры, и не верю своим глазам: входит старший мой фельдшер, Катурга, в солидных годах, коммунист-марксид и тоже арестованный — по обвинению за соучастие в отравлении одного из больных в стационаре больницы. Оказывается, что когда-то, еще до моего приезда, на излечении в больнице находился лет восьмидесяти старик. Его приходила навещать его жена старушка и всегда что-нибудь приносила ему из дома покушать.

Как-то она принесла ему пирожков. Больной муж кушать их не мог, не хотел, и дня через три-четыре попросил санитарку убрать их из тумбочки, выбросить. Одна из санитарок съела часть прокисших пирожков, ее стошнило, а через несколько дней больной умер. Санитарка по своей медицинской неграмотности где-то на селе сказала, что больной старик отравился пирожками, что приносила ему старуха жена. Этот слух дошел до ушей прокурора, и вот теперь он вспомнил и предъявил фельдшеру Катурге, как временно заведующему больницей, обвинение в том, почему он об этом не сообщил следственным органам.

Дня через два Катургу отпустили, а потом отпустили и меня под расписку о невыезде из района. Прокурор пытался посадить и председателя волисполкома, но не имел на него права по занимаемой им должности.