Воспоминания самарского анархиста

Когда я находился в каземате, питание приносили сотрудники больницы, а также и молодая чета, ветврач и его жена. В этом прокурор предусмотрел их сочувствие мне и вскоре им отомстил. В день рождения ветврача в числе других был приглашен и я, но не был приглашен прокурор и его соратники, что он посчитал оскорблением своей персоны. Тогда он подослал пьяного гражданина вызвать ветврача к заболевшему животному на дом. Ветврач вместо себя предложил сходить своему помощнику ветфельдшеру, но он от его помощи отказался, стал скандалить, требуя, чтоб пошел ветврач, и с тем ушел. Часа через два явился милиционер и объявил, что по распоряжению прокурора велено арестовать и доставить к нему ветврача. Именинный вечер прервался, и гости разошлись. Вместе с ветврачом пошел и я. Мне не хотелось его оставлять. Да и то подумал про себя, если уж он такой отъявленный самодур, то ничего ему не стоит посадить в каталажку обоих врачей, медицинского и ветеринарного, и оставить людское и скотское население без лечебной помощи и, может быть, тогда призовут Фемиду правосудия к порядку, что через некоторое время и совершилось.

Милиционер доставил нас в кабинет прокурора и, когда вошли, он по-ефрейторски гаркнул: «Почему сам не пошел, а послал фельдшера к заболевшему животному? Что, некогда было, именины справлял?!» Ветврач и я разъясняли ему, что первую помощь мог оказать фельдшер, а потом, если потребовалось, пошел бы и врач. Но богиня правосудия Фемида изрекла, обращаясь к милиционеру, указывая перстом на нас: «Посадить обоих! Милиционер, отведи!» Так я попал второй раз в каземат. Продержав нас одну ночь в каземате, Фемида прозрела и приказала отпустить нас на работу.

***

Шел май месяц. Всюду пробуждалась в природе жизнь. Солнце ласково, величаво и спокойно совершало свой путь над землею, наполняя ее и все живущее на Земле светом радости и нежно-любящим теплом матери, посылая на землю живительные лучи свои добрым и злым людям, животным, птицам, насекомым, деревьям и травам, не требуя себе взамен никакой награды от людей и всего сущего на Земле. И только солнце оставалось моим добрым гением в эти безрадостные дни жизни, да сочувствие близких знакомых.

Никто из власть имущих в районе не подал мне руку помощи, ведь все в окрестности знали о беспробудном пьянстве, взятках, изнасиловании женщин прокурорско-уголовными властями — этими современными опричниками Урицкого района. Оставалось одно: уехать на работу в другую больницу области и избавиться от нетерпимого произвола властей, и, нарушив подписку о невыезде, уехал в облздрав Кустаная со всеми своими небогатыми вещами.

Там доложил докладной запиской о происшедшем и категорически заявил, что на работу в Урицкий район не вернусь, попросил предоставить место работы в другой участковой больнице, а пока предоставить мне отпуск. Дали отпуск, и я выехал на родину в Старотопное и в Саратов к Вишняковой. Побывал в своей Мекке, съездил в Саратов к Вишняковой, и вместе выехали с четырехмесячной дочкой в Кустанай. Когда я явился в облздрав, то мне сообщили, что прокурор, начальник милиции и уголрозыск Урицкого района арестованы и посажены в городскую тюрьму за пьянство, взяточничество, вымогательство и изнасилование, и что я могу спокойно работать в Урицкой больнице вместе с женой, от чего я отказался, и уехали на работу в Львовскую бывшую земскую участковую больницу, что на реке Тоболе[114].

От Кустаная до Львовской больницы дорога шла то вдоль Тобола, то близ его — от села до села ехали на обывательских подводах более ста километров. Кругом бескрайняя степь, простор и ширь ковыльная, без полей, лесов и гор. Львовская участковая больница, как и все бывшие земские больницы, благоустроенная. Та же работа: утренний обход больных в стационаре, затем амбулаторный прием больных до трех-четырех часов дня. Дневные и ночные срочные выезды к больным на дом если случались не каждый день, то и не так редко. В свободное время от работы я уходил на Тобол и отдыхал там за рыболовством или с ружьем охотился за утками.

***

Шел двадцать седьмой год — год расцвета НЭПа[115], и здесь, в с[еле] Львовка в августе такая была обширная ярмарка-торжище, что невозможно было за день обойти. Десятки тысяч лошадей, верблюдов, рогатого скота, овец покупались и продавались оптом и в розницу во все районы России и Сибири в течение семи дней. Такого ярмарочного богатства нет и, пожалуй, никогда не будет — все заменено машинами государственной собственности.