Воспоминания самарского анархиста

А мысли воспоминаний всех близких душе и сердцу приходят, уходят и возвращаются вновь. Как в калейдоскопе вижу себя в детские и юношеские годы в семье отца, матери и братьев, своих товарищей и сверстников по сельской школе, наши забавы и увлечения в познании окружающего мира и первое чувство любви — юношеских увлечений, исхоженные дороги в зимнюю стужу и летнюю жару от Смурова до Старотопного, от пристаней Курумоча и Царевщины до Старотопного во время зимних и летних каникул. Вспомнилась Первая мировая война, служба на Турецком фронте в Турции и Персии, возвращение в Старотопное в дом отца, студенческие годы, товарищи и друзья Гриша, Саша, Нюра, Вася, Ваня, Тоня, Оля, Павлуша, Таня Разумовская, Клавдя и многие другие. Молодые и сильные духом и телом в познании жизни — добра и зла, полные желанием построить жизнь в сытых хлебах для себя и общества.

***

Месяца через три перевели тоже в одиночную камеру второго этажа, шестьдесят третью, и в первую ночь, после длительного перерыва — начались допросы. Днем спать или просто отдыхать-лежать запрещалось. В волчок камерной двери бесшумно и постоянно наблюдал дежурный надзиратель. Разрешалось только сидеть, а сидеть не на чем — лежанка-кровать высоко отстояла от цементного пола.

Десять вечера. Ложусь спать, и только что начал забываться в дремоте наступающего сна, как слышу настойчивый шепот: «Трудников, соберись, оденься!» Открываю глаза и вижу в форточке двери лицо дежурного надзирателя. Оделся, щелкнул замок, лязгнул железный засов, и открылась дверь камеры. Надзиратель бесшумно ведет по знакомым уже коридорам и в одном из них останавливается; он стучит в дверь, а нас там уже ждут, и голос: «Заходи!»

Это кабинет начальника следственного отдела Селезенкина. Огромный, со многими столами, диванами, креслами, стульями, коврами, портретами царя Иосифа и Малюты его — Берии. Получив расписку от Селезенкина, что я сдан ему — надзиратель уходит, дверь автоматически закрылась. Остался с глазу на глаз с Селезенкиным, стоять близ порога кабинета. Селезенкин некоторое время ходит по кабинету, круто поворачивается и молча бросает на меня косые взгляды, молча смотрит на царя Иосифа исступленно-фанатично, а затем на меня ненавидящим взглядом мутных глаз.

Берет стул от одного из столов, подносит ко мне и говорит: «Садись». Настороженно с тревогой молча сел и жду «скорого и правого» пролетарского следствия, «народного, советского», самого «гуманного» в современном мире. На Селезенкине военная форма МГБ, на плечах погон еще нет — они с рукавов переползли сначала на воротники и только во время войны переползли на плечи — царь Иосиф жаждал иметь маршальские погоны на своих божественных плечах, а пока по шейным знакам отличия виднелся старший лейтенант. Селезенкин продолжал ходить по кабинету, молчал — молчу и я.

— Ну, — сказал Селезенкин, — давай рассказывай о своей антисоветской, а значит, контрреволюционной деятельности. Нам известно больше чем наполовину, а теперь об остальном расскажешь сам. Нам хорошо известно, что ваше село, где ты родился, — эсеровское, а значит, контрреволюционное, наши противники. Это там у вас была Старотопная самоуправляющаяся республика в пятом году. При царе бунтовали — это хорошо, а теперь пакостят нам, марксистам. Какая у тебя связь с Старотопным, и кого там знаете? Кто Андреев Леонтий, вернувшийся из Сибири с вечной ссылки, какая связь с сыном Просторова Ильи, что поджег дом председателя совета в Новом Старотопном селе?

— Мне в девятьсот пятом году было восемь лет, а потому я не мог иметь какого-либо отношения к эсерам по возрасту лет. В годы Гражданской войны разделял взгляды большевиков и анархо-коммунистов, которые в первые годы Октябрьской революции не преследовались властью большевиков. В те годы два моих брата служили в Красной армии, а когда закончилась Гражданская война — они погибли в концлагерях. О[б] Андрееве Леонтии я слышал, что такой есть, но никогда с ним не встречался, точно так же сына Просторова Ильи не знаю[142].

— Зачем держал контрреволюционную литературу Бухарина, Кнорина и анархическую?