Воспоминания самарского анархиста

Один из них говорит: «Да, времени прошло много, посмотрите еще, а может быть, признаете друг друга». Снова смотрим. Нет, точно друг друга не признаем. Я припоминаю: пришел на вечер поздно, часов в десять, когда уже все гости были в сборе. Я сделал общий поклон и сел при входе в конце стола, а на другом конце, кажется, сидел этот гражданин. Фамилию его не знаю и за весь вечер ни о чем с ним не говорил и после никогда с ним не встречался.

— А какие террористические разговоры вел он с тобой? — показывает на меня кивком головы один из следователей.

— Нет, я с ним ни о чем не разговаривал. Я даже не помню, что он был на этом вечере.

— Ну, хорошо. Тогда скажи, что ты слышал, как Сергей Петрович с другими говорил о терроре.

— Нет, ничего не слышал, да никто о политике не говорил, — отвечает неизвестный мне гражданин.

Такой исход очной ставки не удовлетворил опричников царя Иосифа. Явился надзиратель и отвел меня в камеру, и только на суде и уже будучи осужденным, в камере Ульяновской тюрьмы я встретился с этим неизвестным гражданином и узнал его фамилию — Кроль. Я уже говорил, что ему приписали шпионаж за слушание по радио в своей квартире передач из Чехословакии. Он рассказал, как попал в плен и остался в России, обзавелся семьей, работой. Особым совещанием дали ему десять лет полгода тому назад, а из концлагеря привезли на очную ставку со мной.

Кроль продолжал: «После очной ставки с вами, Сергей Петрович, меня отвели в подвальную жаркую камеру-погреб. Воздуха для дыхания не хватало, мучила жажда, есть ничего не давали восемь дней. Появилось сильное головокружение, тошнота, головные боли, шум в ушах. С каждым днем силы падали. На восьмой день я не мог подняться на ноги. Умирать не хотелось — дома жена, дети. Хотелось жить и верить во встречу с ними в будущем.

В камеру-погреб на восьмой день пришли два следователя, взяли меня под руки и повели на допрос. Там, в кабинете следователя начали требовать от меня, чтоб я подписал протокол о террористических высказываниях в отношении коммунистов-марксидов вами, Сергей Петрович. От подписи я отказался. Тогда они написали другой протокол, что якобы я слышал, как вы, Сергей Петрович, говорили с другими о терроре против коммунистов-марксидов, и я под этим ложным протоколом подписался, чтобы спасти себя от смерти, и после этой моей подписи, которую делал следователь моей рукой, ибо я настолько ослаб, что не мог сделать сам свою подпись — меня стали хорошо кормить и больше на допросы не вызывали».

Об этом мошенническом трюке я тогда не знал, что следователи так подводят меня под расстрел, и только на суде узнал, какую жестокую участь готовили мне опричники-марксиды — «друзья народа». Но Кроль категорически заявил, что подписал протокол ложного обвинения, чтобы спасти себя от смерти, и этим отвел более жестокий удар по моей судьбе. Жив ли ты, Кроль, и вернулся ли к семье своей, или погиб в концлагере во славу господства царя Иосифа и его кровожадных опричников? Но я с благодарностью вспоминаю тебя, Человека с большой буквы, твою благородную родину Чехию — родину Иоганна Гуса.

***

Длительное время находился в камере вместе со мною, как потом выяснилось, тайный агент МГБ, якобы арестованный за служебный саботаж, под видом железнодорожного служащего, дежурного по станции Кинель. Из его рассказов я узнал, что сидит следственным третий год, что многих, до ста человек, оговорил, и многим заключенным в разных камерах, где он перебывал за это время, советовал соглашаться в признаниях в интересах следователей, что сопротивление бесполезно, что лучше быстрее получить путевку в лагерь, где легче жизнь, чем в тюрьме. Меня удивляло это обстоятельство и то, что он часто получал усиленное питание — больничный паек, хотя ничем не болел. Он часто вызывался на следствие и еще чаще сам вызывал дежурного надзирателя и просил отправить его к следователю, что тот охотно выполнял. Он безнаказанно вступал в пререкания с охраной — дежурными надзирателями.

Пробыли мы вместе около трех месяцев и возможно, что дольше [бы] оставались вместе, но как-то я в шутку назвал его камерным королем за почти трехлетнее нахождение в следственной тюрьме без особых причин, по его малому «делу». Он как-то весь встрепенулся, беспокойно заходил по камере, его бесцветное лицо, глаза выражали беспокойство, перестал со мной разговаривать. Ночь лежал молча с открытыми глазами. Рано утром попросил надзирателя отвести его к следователю и по приходе в камеру тут же собрался с вещами и исчез в другую камеру, а может быть, на этом «срок его службы» закончился.

А через полтора-два месяца снова поместили второго, под видом агронома, с беспечным настроением. Этот ни о чем не расспрашивал — его интересовала игра в шахматы. Но через месяц куда-то и его увели.

Мне кажется, что каждый, кто заключен в тюрьму по-настоящему, всегда находится в угнетенном, безотрадном состоянии, тогда как ненастоящий заключенный долгое время не может исполнять свою артистическую роль настоящего заключенного.